Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– Ещё в одной Вашей книге «Зачем вы, мастера культуры?» ставится вопрос: той ли дорогой идет наша культура? Что необходимо её мастерам, чтобы их вот так не вопрошали: «Зачем вы?»

– Боюсь, что не той… Настоящее искусство – это служение и колоссальный труд, а не гедонистическая самозанятость. Достаточно почитать сочинения лауреатов «Большой книги», чтобы понять: они даже не потрудились овладеть азами литературного ремесла. Самовыражение? Чушь! В искусстве можно выразиться только через мастерство. Другого способа нет. Меня беспокоит небывалое «ографоманивание» литературы. Меня тревожит разрушение русского высокопрофессионального традиционного театра и замена его многофункциональными полулюбительскими площадками. Разве нельзя было, к примеру, дать возможность Боякову и Прилепину тешить своё корыстное тщеславие на какой-то новой сцене? В том же невостребованном зрелищном комплексе в Коломенском? Зачем надо было разрушать уникальный доронинский МХАТ имени Горького? Оскорблять великую актрису и подвижницу театра? Во МХАТе имелся блестящий репертуар, свой преданный зритель, наконец, именно там старшеклассник мог увидеть нормативные постановки классики. А где? В Гоголь-центре, что ли? Как можно одной рукой вставлять «традиционные ценности» в Конституцию, а другой разрушать эти же самые ценности в реальном культурном пространстве? Кстати, моя книга «Зачем вы, мастера культуры?» открывается большой статьёй «Мельпомена поверженная», где я анализирую странности государственной культурной политики, категорически не соответствующей тем вызовам, которые брошены нашей стране.

– Насколько я знаю, Вы сейчас пишете книгу о своём советском детстве. Многие сегодня вспоминают, какое было счастливое советское детство. А счастливое оно было, потому что детство, или потому что советское детство?

– Да, в самоизоляции я взялся за новую вещь, которая так и называется «Книга о советском детстве». Это цикл рассказов и повестей. Несколько новелл опубликованы в периодике. Увы, у нас появилась недобрая мода писать фэнтэзи о «страшном тоталитарном» детстве, где школа – это конвейер обезличивания, пионерский лагерь – ГУЛАГ, а во дворе в детских играх лютует антисемитизм. Любопытно, что именно такие книжки получают литературные премии и за казённый счет издаются за рубежом с помощью странной организации «Институт перевода». Один автор дописался до того, что в советском пионерском лагере бесчинствуют вампиры, а возглавляет их старый коммунист, участник гражданской войны. Ладно бы, это был чёрный юмор, так нет – мрачное занудство всерьёз. Я не скрываю, что люблю своё советское детство и бережно реконструирую то время, как сделал это в романе «Весёлая жизнь…», где речь идет о моей молодости. Но я и не приукрашиваю минувшее, изображая некий потерянный рай. Впрочем, эти две крайности – наша литературная традиция. Сравните «Детство» и «В людях» Максима Горького с «Летом Господним» и «Богомольем» Ивана Шмелёва. А ведь Горький и Шмелёв – почти ровесники, описывают одни и те же годы, одну и ту же социальную среду. Но акценты, интонация, оценки, человеческие типы, – всё разное до противоположности. Почему? Может, потому что Горький прозу о детстве писал еще до революции, изнутри, по канону критического реализма, а Шмелёв – через полвека, в эмиграции, осознав невозвратимость утрат… Моя книга, видимо, всё-таки ближе к шмелёвскому ностальгическому реализму…

Юрий Поляков:

«Самый изощрённый имидж заканчивается, когда читатель берёт в руки том лауреата и обнаруживает там полуграмотный бред».

Писатель, драматург, публицист, многие годы главред легендарной «Литературки» в представлениях, конечно, не нуждается. Поляков – один из немногих современных авторов, кого узнают на улице, причём не только в Москве, Питере и других университетских городах, но и в глубинке. В этом мне пришлось удостовериться во время одного турне по Золотому кольцу (на борту литературного теплохода были и другие, на тот момент может быть даже более модные поэты и прозаики, но народ сбегался чествовать Полякова – часто прямо на причале, иногда даже с цветами). Его колонки, эссе, памфлеты и интервью – вообще-то не редкость, но, в основном, они касаются общесоциальных или культурных вопросов: театр, литпроцесс, актуальная повестка, болевые точки. «Культура» решила поговорить с «последним советским классиком» за жизнь.

– На творческих встречах писателей обычно спрашивают – когда они впервые почувствовали в себе талант? Это как укол зонтиком или никакого инсайта обычно не происходит – надо пробовать, отказываться или развивать?

– Ребёнок не может почувствовать в себе талант, он ощущает некий зов, интерес – к слову, цвету, звуку, лицедейству. Дар могут увидеть взрослые и помочь его развить. Они же, и это важно, обязаны мягко предостеречь, если мечты не подкреплены возможностями. Одна из главных бед нашего сегодняшнего искусства, литературы в особенности, обилие тех, кто, не имея таланта, пытается заниматься творчеством в силу семейных традиций и связей, тщеславия и ошибочной самооценки. Династия писателей – это как династия контр-теноров. Бывает, но очень редко. А когда я вижу некоторых потомственных певцов, мне хочется купить ружьё. У меня в 348-й московской школе была очень хорошая учительница литературы Ирина Анатольевна Осокина. Она-то и заметила мою склонность к словотворчеству. В советской школе, уж поверьте автору «Работы над ошибками», не было никаких «заранее известных выводов». Наоборот, педагоги всячески приветствовали самостоятельные мысли учеников, даже потирали руки от удовольствия: «Как ты сказал, Вася? Тебе нравится ум и предприимчивость Чичикова. Отлично! Теперь давайте разбираться!» Во-вторых, я сам работал учителем-словесником и знаю, что вербальные способности у ребёнка – большая редкость, не заметить их невозможно. Сидишь, проверяешь тридцать сочинений, у всех примерно одни и те же слова, мысли (из учебника), даже ошибки одинаковые и вдруг… Мои способности отчётливо проявились в девятом классе, когда в школе создали команду КВН. Тогда это было всеобщее увлечение, искреннее, дерзкое, без признаков «маслюковщины». Я писал тексты для нашей «КВА» (команды веселых активистов), а это – и стихи, и сюжеты, и диалоги, и монологи… Очень полезно для пробы пера, ведь тексты проверялись на зрителях, а не на родителях, поставивших тебя на стул перед гостями.

– Вас ставили на стул? Восхищались?

– Моим родителям было не до того. Загруженные работой на заводе, они относились к творческим увлечениям сына с усталым снисхождением, как чаще всего и бывает в простых русских семьях. Вспомните «Старшую сестру» великого Розова. КВА заняла первое место в районе. Директор нашей школы Анна Марковна Ноткина, очень помогшая мне в начале жизни, была горда и счастлива! Литфак пединститута имени Крупской я выбрал по совету Ирины Анатольевны и Анны Марковны с учётом склонности к сочинительству. Тут надо бы вспомнить, что в те годы вся страна была покрыта густой сетью литературных объединений, которыми руководили, как правило, профессионалы. Любой человек, охочий до сочинительства, мог совершенно бесплатно посещать занятия и получить консультации. Мне повезло: в 1973 году открылась литературная студия при МГК ВЛКСМ и Московской писательской организации, где семинары вели Борис Слуцкий, Евгений Винокуров, Юрий Трифонов, Александр Рекемчук и другие классики. Нынешнему Литературному институту даже не снится такой уровень мэтров.