Дарья Златопольская - Важные вещи. Диалоги о любви, успехе, свободе

В. Г. Подлянка такая живет в человеке, очень глазастая. Мир огромен. Хочется больше. Сомнения в себе. Художнику необходимо сознавать, что с ним происходит. Надо платить за это. Нужен здесь не только талант, но и смелость.

Николай Эрдман был невероятно смелым в том, что он писал, и поплатился за это, был арестован и сослан. Почему же он не мог отдаться тому чувству, которое у него было к Ангелине Степановой? Почему он все время пытался убежать от себя? Ведь она была для него самым близким человеком, судя по его переписке.

Да. И он для нее.

И они не могли быть вместе. Что им помешало? Почему он не принял этого решения?

Не принял, потому что не доверял, наверное. Но это ситуация, где и не могло быть благополучия. Здесь главная тема – в каком государстве ты живешь. Каждую секунду это могло кончиться трагически.

Поэтому появляется вранье, врешь себе, врешь другим. Это было и будет. Одни это делают с легкостью, закрывая глаза на все. Думают: вот день прошел, и слава богу, забудем. Это ужасное мгновение, когда ты от этого уже не можешь отделаться, когда в тебе это живет, и ты говоришь себе: «Какая же ты сволочь». И ничего не меняется. Можно сойти с ума, можно вообще уйти из этой жизни. Надо взять себя в руки. Это делает человека самим собой, что бывает нечасто. Я завидую таким людям. Смотрю на них с уважением.

Мне кажется, про вас можно сказать, что вы смогли быть самим собой.

Да нет. Но вот когда я с вами разговариваю, я не вру. Я не хочу быть плохим, хотя во мне очень много плохого. И во мне тоже происходят разные процессы. В таких случаях я сам себе священник, рассказываю сам себе:

«Обязанность стиха быть органом стыда», – считал Андрей Вознесенский. Я не думаю, что он имел в виду некий моральный укор – скорее, говорил о пробуждении души. А душа в человеке просыпается одновременно с совестью. Испытывать стыд – значит быть человеком.

Самый болезненный стыд – не публичный, но стыд перед собой, перед тем предназначением, с которым мы рождаемся, но которому редко следуем. Стыд перед своими детскими мечтами и интуитивным представлением о добре. Этот стыд и есть наказание, которое Достоевский вынес в название своего романа.

Совесть дана человеку как спасение, как прививка при поездке в экваториальные страны. Совесть – антидот от зла, которое есть неотъемлемая часть нашего существования. Я верю, что совесть сильнее тьмы.

Д. З. В романах Достоевского автор заставляет героя дойти до самого конца и, переступив границу, убедиться, что – нет, не «все дозволено». Есть что-то, что в конечном счете все равно не позволяет ницшеанской идее сверхчеловека взять верх над человеческим.

А. К. Если бы не позволяло, то не было бы нацизма. Потому что все-таки глубина, в которую может упасть цивилизация, бездонна. Наша человеческая цель в том и состоит, чтобы не допустить очередного падения в страшную пропасть.

Все время в жизни должен быть маленький человечек с молоточком, который стоит, постукивает и говорит: «И в твоей жизни может случиться катастрофа».

Но у человечества короткая память, понимаете? «Все случилось, отлично, больше не повторится». Это неправда. Повториться может. В том-то и ужас этой глубины падения, что в эту пропасть могут упасть абсолютно нормальные, хорошие люди. Те самые, которые в каком-нибудь немецком городе вам расскажут, как пройти, потом догонят, скажут: «Извините, я смотрю, вы пошли не туда. Вам вон туда. Гутен морген и ауфидерзеен». И эти люди могут спокойно рухнуть в пропасть. Как это случается? В этом, мне кажется, иррациональная сторона человеческого сознания. Чтобы потерять человеческий облик, не обязательно быть зверем. Ведь какие замечательные люди подписывали все бумаги и все доносы! Всем грозит опасность потерять человеческое, каждому. Очень страшно.

Мне кажется, что книги Достоевского, и в первую очередь «Преступление и наказание», как раз об этом. И «Бесы», и «Братья Карамазовы». Когда с человека слетает налет гуманности и цивилизации, под ним обнажается животная природа. Человек вдруг обнаруживает в себе что-то, что больше и мощнее, чем этот тонкий слой. Это то, что происходит со всеми героями Достоевского. Но, освободившись от цивилизационных запретов, человек вдруг обнаруживает, что все-таки не чувствует себя комфортно, убив другого, и не может с этим жить.

Но у Достоевского, честно говоря, не получилось. Он пытался написать об этом, но потом приписал в конце, что это повод для другого романа. Все, что у него получилось, – это то, как Раскольников признался. А это еще не наказание. Он уехал в Сибирь, за ним поехала Соня, и там, конечно, должна быть целительная любовь. Но Достоевский не стал разбираться, какое наказание понес Раскольников. Ведь наказание – это не нары и не кандалы, это ад внутри души.

Если говорить словами психотерапии, то человек отличается от животного тем, что он в состоянии проецировать чужую боль на себя. Эта способность рождает сострадание, и это чудо. Любое добро – результат этой проекции. В романе, при всей убежденности героя, которая очень интересно показана, он просто болеет – его натура не выдерживает постоянных усилий самооправдания.

Человек не может смотреть без содрогания на страдания других. Он либо становится немым, то есть уже немножко сумасшедшим, либо он просто зверь. Такие тоже есть, настоящие маньяки. А нормальный человек именно тем отличается, что у него первая реакция на чужую боль – его собственная судорога.

Человек не может жить без смысла жизни. Другой вопрос, чем он наполняет то, что называет смыслом жизни. Этим, собственно, он отличается от животного: ему дана возможность выбрать между добром и злом. Эта свобода выбора между добром и злом изгоняет человека из рая. Животные живут в раю. У них нет выбора. Они не убивают. Они едят. Конечно, свобода выбора между добром и злом уже помещает человека в мучительное состояние.