Дарья Златопольская - Важные вещи. Диалоги о любви, успехе, свободе

И это не скатывается ни в какую пошлость мелодраматического свойства. Такая сложная жизнь возникает вдруг в этой почти условной картине. Это какая-то сверхточность вкуса.

Когда смотришь этот финал, вдруг понимаешь, что Бродяга получил свой «хеппи-энд». Это нам, обывателям, кажется, что теперь, когда девушка прозрела и узнала его, она должна ответить ему взаимностью, они должны быть вместе. Но для него «хеппи-энд» заключается в том, что она видит. Он ее любит, он сделал все для того, чтобы она увидела.

Для него это «хеппи-энд», потому что другого «хеппи-энда» там и не может быть. Потому что представьте себе эту пару. Пошли бы они под венец – это было бы ужасно.

Это практически христианская любовь, когда человек отдает, отдает, отдает и не требует ничего взамен. В картине «Слово для защиты» вы с Александром Миндадзе рассказали историю женщины, которая любит вот так, в одностороннем режиме. Ее играет Марина Неелова. Она своей любовью заставляет задуматься не только каждого зрителя, но и героиню Галины Яцкиной, адвоката, которая защищает в суде героиню Марины Нееловой. У нее все очень хорошо, она успешная женщина. У нее красивый жених, которого играет Олег Янковский. Но в процессе погружения в дело она вдруг понимает, что не любит своего жениха.

И в ней происходит какой-то сдвиг – может быть, впервые в жизни. Вообще, эта история про то, как у благополучной женщины вдруг возникает дефицит духовной жизни. Ощущение, что температура жизни несколько снижена, скажем так.

Она жалеет эту Валю, героиню Марины Нееловой, которая любила и отдавала все. А потом в какой-то момент становится непонятно, кто счастливее и кто заслуживает жалости – Валя или она сама.

Трудно сказать. Так однозначно ведь не скажешь, что такое счастье. Счастья не бывает без оговорок.

А вы считаете, что любой человек способен так любить? Или это как музыкальный слух?

Ну, разумеется, это нечасто бывает. Это же вопрос если не самоотречения, то какой-то абсолютной преданности. Я не имею в виду верность в бытовом смысле слова, но самоотдачу.

С другой стороны, это ведь такой ключ к счастью – научиться этой самоотдаче. Это счастье, которое всем доступно.

Но это такое трудное счастье, Даша. Поэтому, может быть, оно и доступно. Лучше мне какое-нибудь полусчастье, чем трудное счастье. Это все очень энергоемко, психоемко. Если бы жизнь продолжалась исключительно за счет такого рода любви, о которой вы говорите, она бы остановилась. А значит, человечество бы вымерло. К счастью, по мудрости природы существуют упрощенные варианты, они работают надежнее. И жизнь продолжается.

Д. З. Вы сказали такую фразу: человек, выбирая между костром и собой, конечно, выберет себя. Я считаю, что для человека естественнее выбрать другого, принести жертву. И если он не сделает это, то будет страдать.

А. З. Вы видели фильм Ханеке «Время волков»? В основе замысла лежит вопрос, который Ханеке задал сам себе. Он говорит, что представил себе, что будет с этим европейцем, напомаженным и надушенным, в Ermenegildo Zegna, если выключить свет. Если отнять у него кредитные карты. Если рухнет мир, который его удерживает, и он окажется один на один с теми, кто претендует на остатки еды. Люди защищают себя. Другой человек становится как минимум соперником, если не врагом. Ханеке снял эти покровы.

Но вы же буквально говорите в картине «Изгнание»: свое – это не только свое. Пока мы не поймем, что «не твой ребенок – это тоже твой ребенок», мы не найдем божественное начало, которое есть любовь. А вы спорите с тем, что наше истинное начало – это любовь.

Давайте я не буду спорить. Я скажу, что любовь – это любовь. Что это то, что нам необходимо. Пусть это так и будет. И у нас нет дальше движения, нет никакого разговора, пока мы не поймем, что же она такое – эта самая пресловутая любовь. Не затерли ли мы это слово? Не превратили ли мы его в прах? У древних греков любовь была разделена как минимум на семь понятий. Куча нюансов, переливы состояний. А мы все это совокупно называем одним словом «любовь» и считаем, что это печать, которую мы поставили. Как будто все вопросы закрыты. Но о том ли мы говорим?

Мы затерли все. И Бога, и любовь, и все понятия. Вот и все. Любой фильм – попытка разбередить их, вернуть истинное значение. Ну хорошо, истинное значение – слишком высоко звучит. Но не согласитесь ли вы со мной, что мы грешим избыточным словоупотреблением?

Конечно.

Избыточным употреблением именно этих понятий: истина, любовь, Бог. А не стоит ли просто взять и смести со стола эти крошки, оставить tabula rasa, чистый стол. И попробовать заново начать рисовать человечка.

Я говорила Александру Ефимовичу Роднянскому, что переводное название фильма «Нелюбовь» – Loveless – неточное.

Да, мне все говорят.

Мне кажется, что фильм в зарубежном прокате надо было назвать «Unlove». Это даже точнее, чем «Нелюбовь». В английском языке частица un- превращает любое понятие даже не в антоним, а в зияющее отсутствие.

Да, это очень точное наблюдение. Неужели же не понятно, что, если фильм называется «Нелюбовь», значит, есть еще что-то, этому состоянию противопоставленное? Это, как я говорю, «за пределами титров». Когда люди жаждут увидеть, что же там случилось с мальчиком, – это праздный интерес, увлечение пустяком рядом с тем, что зрителю предложено о себе подумать этими образами, главными героями фильма, которыми, конечно, являются Борис и Женя. Это их путешествие к самим себе. Это их попытка выскочить из заколдованного круга. Другой вопрос, что дальше мы безжалостно движемся туда, где мы подчеркиваем и настаиваем на том, что…

…Никакого выхода из заколдованного круга нет.

Нет, нет, неправда! Но здесь он не случился. Потому что, если бы он случился здесь, это была бы все та же прежняя мякина про хеппи-энд. Неужели не надоело уже эту пищу вкушать? Сколько можно смотреть на экране на прекрасных персонажей, которые находят самих себя? Я уже не могу смотреть такие повествования, где заранее знаю, чем все закончится. Мне уже столетия продолжают рассказывать одну и ту же историю. Давайте попробуем посмотреть на это как-то по-другому, давайте предложим зрителю самому дорисовать эту фигуру, причем не на белой простыне экрана, а в своей собственной жизни. За пределами этих титров.

Это, конечно, немножко высокопарно все звучит. Вы знаете, что я люблю высокопарность, меня заносит.

Да кто вам сказал, что нельзя быть высокопарным!

Мне никто не сказал, просто мир транслирует совершенно другое отношение к диалогу и к именам явлений. Я ничуть не смущаюсь, я просто знаю это за собой. Если бы иметь возможность сохранять равновесие, было бы куда лучше, холоднее и точнее.