Дарья Златопольская - Важные вещи. Диалоги о любви, успехе, свободе

Можно сказать, что сразу, а может быть, и не сразу. О том, что она гениальный композитор, я подумал только после того, когда другие стали о ней так говорить – когда об этом сказал Тихон Хренников, когда сказал Родион Щедрин. Познакомились мы с ней на детском вещании Всесоюзного радио. Там нас представили: «Вот это композитор, это поэт. Познакомьтесь и напишите что-нибудь про детские каникулы. Ну, что вам стоит?»

И вы написали детскую песню «Лодочка моторная», которую, кстати, мы нигде не смогли найти. Ваше первое общее произведение.

Мы сами ее найти уже не можем. Нету ни слов, ни музыки.

Вы хотите сказать, что в момент знакомства Александра Николаевна понравилась вам просто как привлекательная девушка?

Конечно! Насчет того, что она гениальная, я понял уже после того, как о ней стали все говорить. Но, конечно, песенка мне понравилась.

Говорить о вере непросто: называя сокровенное словами, человек рискует предать что-то важное внутри себя. Тем не менее всякий разговор о важных вещах так или иначе затрагивает эту тему.

Вера может облекаться в разные идеи – от явного признания бытия Бога и вечной жизни до смутного ощущения, что, как выразился один из собеседников, «наше путешествие имеет смысл». Разновидностью веры было и стремление советских людей создать царство добра и справедливости на земле. Коммунизм был близок к христианству в том, чтобы отдать всего себя без остатка служению высшей правде: не случайно Жан-Поль Сартр назвал Николая Островского «коммунистическим Иисусом Христом».

Вынесение смысла за пределы собственного «Я» освобождает. Вера, если она истинная, а не лицемерная, избавляет человека от того, что мешает ему быть счастливым. Человек боится, что он умрет, заболеет, потеряет деньги, будет выглядеть глупо, что жизнь его окажется нелепой и бессмысленной. Этот страх – прямое производное гордыни: мир вращается вокруг меня, и не может быть никак иначе!

Вера позволяет взглянуть на жизнь извне, как на Землю из космоса. Увидев, понять, насколько она больше твоего приусадебного участка, и воскликнуть, как Гагарин: «Какая она красивая!»

Д. З. Ваша любимая детская книга – «Золотой ключик». С кем из персонажей вы тогда себя ассоциировали?

С. С. Мне скорее нравилось в них то, что они все вместе. И в «Буратино», и в жизни мне интересен коллективный образ. Очень важно на самом деле понять, куда и по какому поводу мы попали. Чем дальше живешь, тем меньше понимаешь зачем. Что все это означает, есть ли в этом какой-нибудь смысл?

А какие-нибудь наметки со временем появляются?

Наоборот, разрушаются. Наметки были в самом начале, и довольно много. Но чем дальше в лес, тем более расплывчатыми они становятся, как у Норштейна в его мультфильме «Ежик в тумане» [46] «ЕЖИК В ТУМАНЕ» Мультипликационный фильм Юрия Норштейна (1975), по результатам опроса кинокритиков и мультипликаторов в 2013 году признанный лучшим мультфильмом всех времен и народов. В основе сюжета – рассказ писателя Сергея Козлова (1939–2010), который и написал сценарий. Одиннадцатиминутный фильм о том, как ежик пошел в гости к своему другу-медвежонку, но заблудился в тумане, стал удивительной метафорой таинственности, трагичности и доброты мироздания, где, даже если ты в тумане упадешь в реку, «кто-то беззвучный» непременно поможет тебе выбраться. . Туманный лес. Что это, к чему это? Не знаю. Но как в «Ежике в тумане» – это прекрасно. Ничего не ясно, но прекрасно.

Если кто-то ждет тебя с можжевеловыми шишками, то есть, куда идти. Когда ты в тумане, важно знать, что где-то есть можжевеловые шишки. Важно понимать, куда ты идешь и есть ли там что-то.

Не могу сказать, что я это понимаю. Но теоретически идея о том, что где-то там есть какие-то можжевеловые шишки, до сих пор меня не покидает.

А что для вас эти можжевеловые шишки?

Многое. В искусстве масса можжевеловых шишек. Юрий Башмет играет что-нибудь, и чувствуешь. Ведь это вообще галиматья, когда подумаешь, чем занимается Юрий Абрамович или композитор Гия Канчели! Это же сотрясение воздуха!

В «Золотом ключике» есть образ кукольного театра за нарисованным очагом. Это важный символ: то, к чему стремился, всегда было рядом. Все, о чем мы мечтаем, в нас уже заложено.

Я-то в принципе человек не мечтательный. Те случаи, которые мы с вами благородно называем «мечтой», – они ведь неизвестно, чем заканчиваются. Может быть, там те самые можжевеловые шишки спрятаны. А значит, есть за что бороться. Главное – не формулировать это так, что я сейчас мечту осуществлю. Надо тихо жить дальше в понимании того, что можжевеловые шишки там есть.

Вся история – в путешествии. Сильно перевалив за половину путешествия, я всегда упираюсь в то, что не понимаю, с какой целью оно предпринято. Кроме разве что интереса самого путешествия как такового. А какая цель? Но вы мне открыли: может быть, это можжевеловые шишки. Ну хорошо, будем развивать эту уверенность в себе.

Вы говорили о том, каким важным для вас оказался в свое время фильм «Летят журавли».

Это медиумный магический язык, который несет в себе больше, чем все наши размышления. Я посмотрел этот фильм, когда мне было 13 лет. Что мне было в этой истории девушки, не дождавшейся любимого с войны? Я тогда прогуливал школу, у меня были совершенно другие цели и задачи. Но я помню, что, когда выходил из кино, меня шатало. Меня поразила некая магия, которую я не могу объяснить. Было ошаление от магии искусства. И когда я, допустим, смотрел фильмы Антониони, я всегда ощущал, что участвую в каком-то спиритическом сеансе. Я помню детали и подробности, которые не обозначают ничего. Настоящее искусство заключается в том, что оно никак ни к чему не применимо.

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать, как выразился Гумилев.

Да-да. Что это было?! Но было что-то такое, что эти секунды я ни на что не променяю. Почему? Я не знаю. Для того, чтобы я почувствовал, что путешествие имеет какой-то смысл. Которого нам не расскажут.

Это как маяк. Он вам ничего не расскажет. В нем нет никакого смысла, кроме того, что он светит. И когда ты в пути, ты видишь где-то там свет.

Да, кто-то тебе мигает. А по какому поводу – неизвестно.

Д. З. Когда вы работали в пропаганде, вы верили в то, что говорили?