Евгений Крушельницкий - Город мастеров

Вообще-то моего собеседника зовут Вильфрид Робертович (отец у него полушвед, полуисландец), и по имени я его называю не из панибратства, а по его же просьбе: ему так удобнее.

— Скажите, Вилли, как должна сложиться жизнь, чтобы человеком со страшной силой начали овладевать языки?

— Не знаю. Но думаю, что года в четыре от роду ему полезно увлечься энтомологией, как это было со мной. Тогда появится стимул выучить латынь, потому что у каждой букашки есть научное название. К окончанию школы неплохо бы знать минимум четыре языка, какие нравятся. И не огорчаться, если в их число не входит английский, с которым у меня были серьёзные проблемы: по этой причине я чуть было не застрял в восьмом классе. После школы вовсе не обязательно поступать в иняз. Я, например, учился в ветеринарной академии, где освоил несколько африканских языков — там было много студентов с этого континента.

Получив диплом, полезно послужить в армии, не скрывая при этом своих познаний. Тогда вам придется познакомиться с особым отделом, где вас обвинят в работе на шесть иностранных разведок (по числу освоенных языков), включая латинскую. Со мной такое было в восьмидесятые годы, но думаю, что те кадры ещё в строю. Чтобы избежать дисбата, пришлось подать рапорт о желании повоевать в Афганистане (сегодня тоже есть неплохие варианты). Кстати, посмеетесь от души: ведь армия — это перманентный абсурд, где ты — действyющий персонаж анекдота. А там уж как повезёт. Мне повезло: мина, которая нас накрыла, убила ребят из нашего взвода, но я отделался клинической смертью. Побывал в мире ином, который, по-моему, гораздо лучше нашего. После этого на связь со мной стали выходить погибшие однополчане и умершие друзья. Были и другие полезные последствия: контузия оказалась лучшим помощником полиглота. Во всяком случае, мною овладело что-то вроде лингвистической наркомании, и я стал учить по нескольку языков сразу. Причём чем дальше они друг от друга, тем лучше. Так, итальянский, шведский и суахили я осваивал одновременно.

— Как вам это удается?

— На этот вопрос два года пытались ответить в Институте психологии. Я выполнял тесты, ученые их разглядывали и пожимали плечами. Мне и самому бы хотелось все объяснить — ведь я люблю естественные и точные науки. Но пока объяснений гораздо меньше, чем предположений.

Точно так же не могу объяснить, почему в школе, не зная правил русского языка, я писал без ошибок, причём чуть ли не единственный в классе. Но на экзамене мне едва поставили троечку именно из-за незнания правил. И до сих пор у меня к грамматике свой подход. Я никогда не начинаю с её зубрёжки, потому что это не облегчит понимание языка, а только запутает. Всегда начинаю с живого текста — печатного или устного. Словом, действую по принципу: чтобы сбить яблоко с дерева, не обязательно знать закон всемирного тяготения.

Тут главное, чтобы не столько ты овладел языком, сколько он овладел тобой. Языки не самоцель, для меня важно не просто знать их. Важнее то, что я из них делаю (и что они делают со мной). Это и материал, чтобы создать свой арткосмос, и живое существо, мой советчик, старший брат по разуму. Языки — моя неиссякаемая подпитка, которая помогала выживать в самые глухие и безнадежные дни, особенно после войны. Это мой долгоигpaющий психоиммунитет.

Поэтому традиционная методика изучения для меня не годится. Мало того что она гробит интерес к делу. Заучивая слова и грамматику, но не чувствуя языка, человек продолжает говорить на своем родном, но другими словами. Начинать надо с идиом, тогда занятия станут увлекательными. Скажем, русские о чем-то несбыточном говорят так: после дождичка в четверг, или когда рак на горе свистнет. Немцы формулируют иначе: когда собаки залают хвостами. Латыши: когда отелится моя сдохшая в прошлом году корова. Но больше всего мне нравится болгарский вариант: когда маленькая зазнавшаяся свинья в жёлтых шлёпанцах на грушу вскарабкается.

У нас же много переводится буквально. Даже русский синодальный перевод Библии — куцый и беспомощный. Не потому, что переводчики плохие, а потому что у русского языка принципиально другие возможности. Ведь перевод с греческого — это уже перевод с перевода. Иисус говорил на диалекте арамейского языка, его плохо понимали. Да и пришел он из Галилеи, название которой переводится как «область иноверцев». Понятно, какое к нему могло быть отношение.

— А как вам удалось освоить арамейский, да ещё и выяснить, как он звучит?

— На разновидностях этого языка сейчас говорят в Сирии, Иордании, Ливане. К тому же есть исследования, монографии на эту тему. Читал в оригинале кумранские рукописи. Разница с переводом огромная. А вот тибетcкий изучал по оригинальным текстам «Алмазных лотосовых сутр». Консультировался с моими друзьями — тибетскими монахами, которые часто приезжают в Москву. Они читали, а я прямо-таки висел у них на языке, перенимал произношение, интонации. Запоминал перевод, а кое о чем и догадывался. Это очень важно — догадываться самому, чтобы потом сравнить свою догадку с правильным ответом.

Часто языки приходит сами, ниоткуда. Например, о многих древних языках я не имел ни малейшего представления, а потом убеждался: да, действительно были такие.

Так что для тех, кто изучал язык по учебникам и с преподавателем, мой метод, наверное, выглядит малоубедительно. Но иначе я объяснить не могу.

— Уж простите за приземленный вопрос: где берёте недостающие слова? Думаю, что в тех же «Алмазных сутрах» нет многих слов, без которых не получилась бы наша беседа.

— Выход один: если слова нет — его надо придумать. У того, кто чувствует язык, это получается. Болгары, например, книжный магазин называют книжарница, кафе — сладкарница. А вот грампластинки продают в магазине «грамофони плочи». Я предложил — назовите его дискарница! Моим болгарским друзьям слово понравилось и, говорят, прижилось.

— Сколько языков вы знаете?

— Точно не скажу. Для меня критерий знания языка — писать на нём стихи и думать (я это называю дышать языком). Подсчитать их количество несколько лет назад меня заставил корреспондент одной исландской газеты. Тогда их было 96. А скоро прибавятся ещё четыре, из числа умирающих. Я от них в восторге, это просто разные ментальные планеты. Къярдилд, например, на котором говорят на двух небольших островках у северного побережья Австралии. У него 28 видов настоящего времени, 42 прошедших и около 80 будущих… Или язык юпик, одного из племен канадских эскимосов. Там есть более двухсот слов, означающих разновидности снега. Причём в них и его настроение, и состояние. И то, что он чувствовал, ожидая, что ты на него не наступишь, и что он подумает, если обойдёшь его стороной, не потревожив. И что ты сам при этом подумал. Перевести такое нельзя, можно только объяснять.