Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

Александр Сергеевич, до прочтения вашего романа мне встретилась рецензия на него. Вот несколько строк из неё: «Роман «Родовая земля» – это потрясающее сочетание эпичности с лаконичностью. В небольшой по объёму книге автор сумел сказать очень много, и всё – о главном. Никогда не была любительницей «деревенской» прозы и стиля, но здесь об этом забываешь ровно на втором абзаце…» (Любовь Кантаржи, журналист, газета «Российский писатель»). Призна юсь: нечто подобное произошло и со мной, а также с моим внуком, тоже, к слову, не большим любителем деревенской прозы, возможно, в силу своего ещё относительно юного возраста. «Родовую землю» мы в семье прочитали на одном дыхании, я, по давней привычке, с карандашом в руках, – и мне захотелось поговорить с автором. Писали вы о прошлом, о России конца XIX – начала XX века, но думали, догадываюсь, о сегодняшнем дне, о молодых людях, которые так подвержены всевозможным новомодным и – нередко – погибельным влияниям и веяниям.

И о сегодняшнем дне, Эдуард Константинович, и, как говорится, о дне грядущем думал: что передадим нашим детям и внукам? Какую землю – разорённую, захудалую или цветущую, родящую? Эта земля нам наследована нашими пращурами, она – наша , родная, родовая , политая кровью и п о том и – намоленная. А ещё она, вся наша планета Земля, – живая. Стародавний человек называл землю Матерью (помните, «мать сыра земля»?), а разве с матерью обойдёшься жестоко, отвергнешь её? Да, случается такое с некоторыми особями рода человеческого, но, как говорится, в семье не без урода. А дарованное нам понятие Святая Русь – ведь тоже о земле и людях, населявших её. Работая над «Родовой землёй», я думал и о хозяине, о Хозяине, что называется, с большой буквы, который холит и лелеет свою родовую землю, пусть это будет лишь только какой-то клочок, например, в городе у подъезда многоэтажки. Но когда все вместе, всем, как было принято на Руси, миром , с умом хозяйствуем, холим и лелеем – тогда и цвести и плодоносить земле, тогда и для молодёжи в радость, а не в тягость, в обязаловку , что, к великому сожалению, зачастую нынче наблюдаешь, жить и трудиться на полученной в наследство и, говоря высоким стилем, в наследие земле. В молитвах и трудах – вот истинная жизнь. Неспроста появилась в русском народе поговорка: Бог труды любит .

Чем вас тронула, заинтересовала та, старая, дворянская, императорская Россия? Когда пробудилось это увлечение? Судя по стилистике и фактажу романа, вы основательно, думаю, не один год, изучали эпоху, говоры, образ жизни и, возможно, мыслей и духовных запросов людей, живших в конце XIX – в начале XX веков.

Не просто годы, а более двух десятилетий, где-то с конца 80-х, я жил той, как вы правильно сказали, дворянской Россией, что там! – дышал воздухом её удивительной атмосферы культуры и быта! Хотя о самих дворянах в моём романе практически ничего нет – в Сибири представителей этого сословия было не много, – но именно они одушевляли своим нравом и деятельностью и сибирское, и всё российское общество в целом.

Вы, Эдуард Константинович, конечно же, помните, что в советское время не очень-то лестно историки, официальная пропаганда, да и мы, простые люди, отзывались о так называемых царских временах. Эксплуататоры, мироеды, мёртвые души, хлестаковы, трутни, кровососы, выморочное сословие – не счесть грехов и эпитетов, которыми были щедро наделены дворяне, а также священники, купцы, чиновники, офицеры. А император Николай Второй числился исключительно в кровавых , в палачах народа, зверем-царём .

А его семью, вспоминается из статьи либерального деятеля той эпохи, именовали – «его змеиное царское отродье».

Да, да! Многие, к слову, подобные титулы были присвоены дворянам и императору ещё до Октябрьской революции либеральной и социал-демократической оппозицией, удивительным образом сомкнувшейся в своей патологической ненависти к дворянской России, и в последующем эти титулы были железобетонно закреплены в «Кратком курсе истории ВКП(б)» И. Сталина. Идеализировать представителей дворянства и самого императора, конечно же, не надо – они были прежде всего просто людьми, со всеми присущими нам страстями и предпочтениями. Однако нами ещё многое недопонято, недооценено, недоузнано, недоисследовано о той России, хотя в последние годы создано и научных, и публицистических, и художественных трудов немало. Порой возникает ощущение – что-то, однако, такое важное тебе всё же не сообщили ещё, что-то такое открытое, узнанное тобою истолковано иначе, что-то недосказано, а возможно, и умолчано. Перечитывая наших великих и не очень великих классиков и критического, и социалистического реализма, живших в той России, и вовсе начинаешь путаться и настораживаться: так уж ли они, эти самые классики, правы и не безгрешны в своих выводах и оценках, щедро раскатывая по страницам своих произведений свинцовые мерзости дворянской России?

Вы подошли к изучению дворянской России как учёный? Может быть, вы что-то открыли, собрали научные материалы?

О нет: я – не учёный! К счастью – или, может быть, к сожалению, – я живу частенько не головой, а чувствами, порывами души. Я попросту влюбился в эпоху позднего русского дворянства. Она мне представилась неким многоликим, многовекторным, многокрасочным ориентиром, к которому можно было бы стремиться в своём вырабатывании, самоуглублении современной России.

Чт оже тогда была Россия?

Это была держава, которая устремлённо и безудержно, но осмысленно и поступательно развивалась, сказочно богатела, взахлёб изучала и искала что-то новое, свежее, яркое. Нынешний Китай, к слову, по темпам экономического роста, думаю, далеко позади оказался бы, если сравнивать его нынешние стремительные, тигриные рывки с по-медвежьи тяжеловатыми, но уверенными подвижками той России. Не случайно в Советском Союзе ориентировались по многим экономическим и промышленным подсчётам и сравнениям своего развития именно на 1913-й – предвоенный – год. При Николае Втором Россия, сама сытая, весь мир кормила – первенствовала в снабжении зерном, вообще злаковыми, другими товарами. Тогда массово, но надёжно-неторопливо нарождались различные акционерные общества, создаваемые, кстати, не только богатым, денежным людом, но и, что называется, работягами – крестьянами, рабочими, служащими. Не по дням, а по часам росло кооперативное движение. И росло-то откуда? – от низов! Зачем нужно было через несколько десятилетий сгонять народ в колхозы, когда миллионы людей уже были объединены в производственные и иного рода артели (хозяйства), кооперативы, общества?! Создавались и крепли уездные и губернские союзы кооперативов, чтобы, опять-таки, миром было легче вести как личные, так и общие дела. При этом, обратите внимание, практически без участия и подталкивания со стороны чиновников, за которыми именно тогда закрепилось прозвище – не пришей кобыле хвост!