Александр Донских - Яблоневый сад [litres]

Если же говорить о Сибири, то здесь у нас образовался крупнейший кооператив – «Закупсбыт». Его деятельность привела к тому, что, к примеру, общее поголовье скота к началу ХХ века увеличилось просто неимоверно, а пахотных земель стало немерено. Во всех хозяйствах были маслобойни, и, к слову, аглицкая королева, ходил слух, не садилась завтракать, если в меню не значилось сибирское сливочное масло. Так-то! Всеохватно вошли в производственную деятельность крестьянина технически более совершенные сеялки, веялки, многолемешные железные плуги, жнейки, косилки и даже – трактора. И многое множество других и механических, и электрических, и другого рода-звания приспособлений становились обыденным делом, правда, в основном американского или немецкого производства; но и у нас технологические линии уже разворачивались. За несколько лет «Закупсбыт» вывез из Америки товаров на 4,2 миллиона долларов – это огромаднейшая сумма для тех времён. Торгагенты закупали сельскохозяйственные орудия, инструменты, железные товары, электрические приборы и всякие другие штуковины-диковины . А продал «Закупсбыт» той же Америке сибирской продукции более чем на 5 миллионов долларов. Вот и думайте, сравнивайте с современной действительностью!

Что ещё нужно отметить? Бедноты в Сибири не было. Ну вот не было, и всё ты тут! Народ трудился, молился и – богател. В каждом подворье было по 17–18 голов крупного рогатого скота, лошадей, а остальной живности – неподсчётным оставалось, хотя какие-то цифры в официальных ведомостях назывались. А сколько храмов, монастырей народилось тогда! Есть подсчёты и мнения, что за всю предшествующую историю Руси-России столько не возводилось.

Любопытно. Но что же дворянство, так сказать, высшее общество? Как оно себя проявляло?

Я приведу несколько прелюбопытнейших документов, чтобы было понятно: дворянская, вскормленная в веках православием, самодержавием, народностью, культура пронизала собою всё, в том числе жизнь крестьянина, добытчика, заводчика, государева человека – сибиряка, одним словом. Мне посчастливилось где-то в конце 80-х или в самом начале 90-х годов ознакомиться с фондами маленького провинциального музея, что там! – музейчика: всего-то одну крохотную комнатку занимал он, приютившись при Иркутском институте усовершенствования учителей, в котором я работал методистом по проблемам сельских школ и который находился, к слову сказать, на улице Российской. А назывался он гордо и самостийно – Музей народного образования. Помню: всюду стопки потёртых папок, фотоальбомов, вороха пакетов, мешочков, связок, рулонов, коробок, теснящихся по стенам стендов и чего-то, чего-то ещё и ещё, старинного, пропылённого, ветхого, самодельного. Всё-всё я дотошливо перебрал, переворошил, совершенно захваченный новыми для меня сведениями и свидетельствами, документами и артефактами, текстами и образами.

Это было преддверие тех самых шальных 90-х годов, когда наша страна, ещё Советский Союз, искала правды, каких-то новых смыслов, озираясь по всем странам света в очевидном отыскивании ответа на самой себе заданный, уже в который раз за века, сакраментальный, порождаемый, несомненно, её страдающей совестью вопрос: что делать? В нём высвечивались разные подвопросы: как жить, куда идти, кто наш друг, кто наш враг, то ли, так ли сделали? – и миллионы других вопрошающих вариаций, которые задавали себе и друг другу и мы, граждане страны. Я точно помню – жил как в тумане, не видя ясных путей в жизни. Ей-богу, хоть кричи тогда, как в «Прощании с Матёрой». Помните?

В конце концов, отчаявшись куда-нибудь выплыть, Галкин выключил мотор. Стало совсем тихо. Кругом были только вода и туман и ничего, кроме воды и тумана…

Ма-а-ать! Тётка Дарья-а-а! Эй, Матёра-а!..

Не докричались герои повести Валентина Распутина. И мы, накричавшись тогда на съездах, митингах и собраниях, тоже ведь не докричались .

Точно! А надо было не кричать, вернее, не только кричать, шуметь, суетиться, как на пожаре. Да и как, впрочем, сдерживаться было, Эдуард Константинович, если отовсюду – ура! – даёшь революцию! – даёшь перестройку! Но тем не менее не шуметь, не егозить надо было, а – глубже, зорче посмотреть в себя, в нашу общую память, в нашу историю, культуру, быт, язык, прислушиваясь прежде всего к большим писателям, таким, как Валентин Распутин. Но – не слышали их голосов! Себя любимых слушали!

Вот мне тогда, в гуще стихий человеческих и государственных, неожиданно подфартило пристать к бережку в крохотной гаваньке и – увидеть нечто для меня тогдашнего совершенно необыкновенное, что отчасти поворотило мою жизнь, а потом мало-помалу подвело к тому, что я смог вглядеться и в себя, внешне нравственно разлохмаченного, как панк, и в русскую нашу историю, и радующую душу, но и нередко леденящую её своими сюжетами и разворотами, и к языку нашему чудесному приглядеться уловчился.

Выдержки из документов я использовал в статье «Голоса из прошлого». С вами поделюсь впечатлениями ещё от нескольких, затронувших меня. В «Учительском катехизисе» конца XIX века повстречал такие изумительные строки: … обращаясь в целом к классу, не забывай, что у каждого ученика свои собственные возможности и способности, на них и ориентируйся . Вот вам современное разноуровневое обучение, о котором мы которое десятилетие кричим, а претворить в реальные дела не могём . Школы наши в воспитательном и учебном отношении перекошенные, как старые заборы! И этими ужасными строениями отгорожены от жизни, от реальных треб ребёнка – милости душевной со стороны нас, взрослых. А потом изумляемся, почему они вырастают эгоистами, верхоглядами, всякими беспутыми.

В уставе сиропитательного дома иркутского купца Базанова встретил такую изумительную фразу: …из девочек следует готовить будущих трудолюбивых жён . Сейчас в школьных уставах понапишут столько умных, грамотных, юридически выверенных фраз, что и не пробьёшься, как ни бейся, к смыслу – чему всё же хотят научить ребёнка? Вокруг да около бродят, словоблудствуют, а сказать просто и сердечно об идеале трудолюбивая жена, мастеровитый супруг не решаются, хотя понимают или догадываются, в чём счастье семейной и общественной жизни человеческой.

Попались мне тетрадки с сочинениями гимназистов, гимназисток и воспитанниц 1910 года. Какая, скажу я вам, прелесть почерка! Но главное – мысли, мысли, в которых и логика, и душа. Вот пишет какая-то Анна Сницарева, воспитанница Девичьего (благородных девиц) института Восточной Сибири имени Николая Первого:

… если меня выдадут за нелюбимого, я денно и нощно буду молить Матерь Божью о ниспослании мне любви к супругу моему, потому как счастливыми и здоровенькими наши детки будут, только если родятся от любви. Так говорила мне бабушка моя, Царствие ей Небесное. Ради деток вымолю любовь, хотя и изотрутся мои колени в кровь…