Мария Воронова - Итак, история… (О писательском ремесле)

И автору трудно добиться столь совершенного баланса точности и поэтичности, и читателю тяжело.

И не потому, что нынешний читатель поглупел, стал неусидчив, рассеян и ленив, а по вполне объективным причинам.

Очень-очень долго средний гражданин вынужден был довольствоваться непосредственными зрительными впечатлениями. Он видел только окружающую его действительность, поэтому, если не имел возможности путешествовать, то слабо представлял себе, как выглядит далекий мир. На хорошие картины тоже полюбоваться ему особенно было негде, репродукции или гравюры передавали изображение искаженно, так что основную информацию он черпал из книг, ушами, а не глазами.

Писателю приходилось быть для читателя кем-то вроде Юрия Сенкевича из «Клуба кинопутешествий», только без визуального ряда.

Сейчас, благодаря технологиям, можно увидеть все, что захочется. Изображение любого уголка земли доступно, а если писатель придумывает свою фантастическую вселенную, то по ней очень быстро выходит фильм, избавляя читателей от работы воображения.

Мы можем увидеть и мы видели практически абсолютно все, даже то, что люди всегда стремились скрыть от посторонних глаз. Роды, трупы, смерти – пожалуйста, все, что угодно.

И мыслить стали более комплексно. Например, средневековый замок. Зачем нам читать подробное описание, когда можно погуглить? Все знают, как выглядит средневековый замок, это огромное мрачное сооружение с башнями, бойницами и рвом вокруг. Смысл расписывать, когда у читателя в голове сразу появляется соответствующий образ. А вот если у вашего замка есть конструктивные особенности, которые повлияют на сюжет, тогда другое дело.

Но совсем без описаний тоже нельзя. Непонятно место действия, и слишком энергичная динамика сушит текст, делает его схематичным. Читать книгу без описаний это все равно, что смотреть фильм на повышенной скорости.

Думаю, лучше всего передавать обстановку глазами персонажа. Как он увидел вдалеке громаду замка и подумал, что скоро окажется в безопасности. Или наоборот, встревожился, представив, какие опасности могут прятаться за высокими неприступными стенами.

Описание плюс внутренний монолог – хорошее сочетание. Можно выразить мысли и идеи через образы.

Обстановка – мощный источник метафор и аллегорий для авторских отступлений.

Например, такое:

«Прежде, давно, в лета моей юности, в лета невозвратно мелькнувшего моего детства, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту: все равно, была ли то деревушка, бедный уездный городишка, село ли, слободка, – любопытного много открывал в нем детский любопытный взгляд. Всякое строение, все, что носило только на себе напечатленье какой-нибудь заметной особенности, – все останавливало меня и поражало. Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, – ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их. Уездный чиновник пройди мимо – я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике. Подъезжая к деревне какого-нибудь помещика, я любопытно смотрел на высокую узкую деревянную колокольню или широкую темную деревянную старую церковь. Заманчиво мелькали мне издали сквозь древесную зелень красная крыша и белые трубы помещичьего дома, и я ждал нетерпеливо, пока разойдутся на обе стороны заступавшие его сады и он покажется весь с своею, тогда, увы! вовсе не пошлою, наружностью; и по нем старался я угадать, кто таков сам помещик, толст ли он, и сыновья ли у него, или целых шестеро дочерей с звонким девическим смехом, играми и вечною красавицей меньшею сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь да говорит про скучную для юности рожь и пшеницу.

Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что пробудило бы в прежние годы живое движенье в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! о моя свежесть!» (Н. В. Гоголь «Мертвые души»)

А вот отрывок из «Ярмарки тщеславия» У. М. Теккерея:

«Настал день, когда благопристойные развлечения, которым предавалось семейство мистера Джоза Седли, были прерваны событием, какие случаются в очень многих домах. Поднимаясь по лестнице вашего дома от гостиной к спальням, вы, должно быть, обращали внимание на небольшую арку в стене прямо перед вами, которая пропускает свет на лестницу, ведущую из второго этажа в третий (где обычно находятся детская и комнаты слуг), и вместе с тем имеет и другое полезное назначение, – о нем вам могут сообщить люди гробовщика. К этой арке они прислоняют гробы, и она же позволяет им повернуть, не потревожив холодных останков человека, мирно спящего в темном ковчеге. Ах, эта арка второго этажа в лондонских домах, освещающая сверху и снизу лестничный пролет, господствующая над главным путем сообщения, которым пользуются обитатели дома! Этим путем тихонько пробирается еще до зари кухарка, направляясь в кухню чистить свои горшки и кастрюли; этим путем, оставив в прихожей сапоги, крадучись, поднимается юный хозяйский сын, возвращаясь на рассвете домой с веселого вечера в клубе; по этой лестнице спускается молоденькая мисс в кружевах и лентах, шурша кисейными юбками, сияющая и красивая, приготовившаяся к победам и танцам; по ней скатывается маленький мистер Томми, предпочитающий пользоваться в качестве средства передвижения перилами и презирающий опасность: по ней супруг нежно песет вниз на своих сильных руках улыбающуюся молодую мать, твердо ступая со ступеньки на ступеньку, в сопровождении сиделки из родильного покоя, в тот день, когда врач объявляет, что прелестная пациентка может спуститься в гостиную; вверх по ней пробирается к себе Джон, зевая над брызгающей сальной свечой, чтобы потом, еще до рассвета, собрать сапоги, ожидающие его в коридорах. По этой лестнице носят вверх и вниз грудных детей, водят стариков, по ней торжественно выступают гости, приглашенные на бал, священник идет на крестины, доктор – в комнату больного, а люди гробовщика – в верхний этаж. Какое memento о жизни, смерти и суете всего земного такая лестница и арка на ней – если хорошенько вдуматься, сидя на площадке и поглядывая то вверх, то вниз! И ко мне и к вам, о мой друг в колпаке с бубенцами, поднимется в последний раз доктор!».