Мария Воронова - Итак, история… (О писательском ремесле)

– Восемь лет.

– Восемь лет! Ну, значит, вы очень живучи. Мне кажется, если прожить там половину этого времени, так подорвешь и не такое здоровье. Неудивительно, что вы похожи на существо из другого мира. А я-то спрашивал себя, откуда у вас такое лицо! Когда вы вчера вечером встретились мне на дороге в Хэй, я почему-то вспомнил о феях и чуть не спросил вас, не вы ли напустили порчу на мою лошадь; я и сейчас еще не разубедился в этом. Кто ваши родители?

– У меня их нет.

– Наверно, никогда и не было, а? Вы их помните?

– Нет».

И далее:

«– Вы жили, как монахиня, и, без сомнения, хорошо знаете религиозные обряды. Ведь Брокльхерст, который, насколько мне известно, является директором Ловуда, священник? Не так ли?

– Да, сэр.

– И вы, девочки, наверное, обожали его, как монашки в монастыре обожают своего настоятеля?

– О нет!

– Как равнодушно вы об этом говорите. Подумайте – послушница и не обожает своего настоятеля! Это звучит почти кощунственно!

– Мистер Брокльхерст был мне антипатичен, и не я одна испытывала это чувство. Он грубый человек, напыщенный и в то же время мелочный; он заставлял нас стричь волосы и из экономии покупал плохие нитки и иголки, которыми нельзя было шить.

– Это очень плохая экономия, – заметила миссис Фэйрфакс, снова почувствовавшая себя в своей сфере.

– И это главное, чем он обижал вас? – спросил мистер Рочестер.

– Когда он один ведал провизией, еще до того, как был назначен комитет, он морил нас голодом, а кроме того, изводил своими бесконечными наставлениями и вечерними чтениями книг его собственного сочинения – о грешниках, пораженных внезапной смертью или страшными карами, так что мы боялись ложиться спать.

– Сколько вам было лет, когда вы поступили в Ловуд?

– Около десяти.

– И вы пробыли там восемь лет. Значит, вам теперь восемнадцать.

Я кивнула.

– Как видите, арифметика вещь полезная; без нее я едва ли угадал бы ваш возраст. Это трудное дело, когда детский облик и серьезность не соответствуют одно другому, – как у вас, например. Ну, и чему же вы научились в Ловуде? Вы умеете играть на рояле?»

Как видите, персонажи не поддаются соблазну завести бурный диспут о проблемах английского образования и хищений в благотворительных школах.

Но нам и без этого понятно, что в девятнадцатом веке система обучения была далека от совершенства, а права и интересы детей никто не соблюдал.

Зато вместо гражданского пафоса и кастрюльного звона обличительных речей мы слышим уютное потрескивание дров в камине, видим, как милы и загадочны лица героев в отблесках пламени, и чувствуем обаяние минуты, когда незнакомые люди ощущают взаимную симпатию и хотят побольше узнать друг о друге.

Вы можете возразить, что «Джейн Эйр» – камерное произведение, история любви, но вот вам книга идеологизированная, что называется «масштабное полотно». Я имею в виду «Поднятую целину» М. А. Шолохова. Без лишних разглагольствований предоставлю слово автору:

«Лапшинов спокойно встретил весть о раскулачивании. Ему нечего было бояться. Все ценное было заранее припрятано и сдано в надежные руки. Он сам помогал производить опись имущества, на свою причитавшую старуху грозно притопывал ногой, а через минуту со смирением говорил:

– Не кричи, мать, наши страданья зачтутся господом. Он, милостивец, все зрит…

– А он не зрит того, куда ты новый овчинный тулуп запропастил? – серьезно, в тон хозяину, спрашивал Демка.

– Какой тулуп?

– А в каком ты в прошлое воскресенье в церкву ходил.

– Не было у меня нового тулупа.

– Был и зараз где-то спасается!

– Что ты, Дементий, перед богом говорю, – не было!

– Бог покарает, дед! Он тебя гвозданет!

– И вот тебе Христос, напрасно ты это… – Лапшинов крестился.

– Грех на душу берешь! – Демка подмигивал в толпу, выжимая у баб и казаков улыбки.

– Не виноватый я перед ним, истинное слово!

– Прихоронил тулуп-то! Ответишь на страшном суде!

– Это за свой тулуп-то?! – вскипел, не выдержав, Лапшинов.

– За ухороны ответишь!

– Бог, он, должно, такого ума, как ты, пустозвон! Он в эти дела и мешаться не будет!.. Нету тулупа! Совестно тебе над стариком надсмехаться.

Перед богом и людьми совестно!

– А тебе не совестно было с меня за две меры проса, какие на семена брал, три меры взять? – спросил Кондрат.

Голос его был тих и хриповат, в общем шуме почти не слышен, но Лапшинов повернулся на него с юношеской живостью:

– Кондрат! Почтенный твой родитель был, а ты… Ты хоть из памяти об нем не грешил бы! В святом писании сказано: "Падающего на пихай", а ты как поступаешь? Когда я с тебя три меры за две взял? А бог? Ить он все видит!..

– Он хотел бы, чтоб ему идолу голоштанному, даром просцо отдали! – истошно закричала Лапшиниха.

– Не шуми, мать! Господь терпел и нам велел. Он, страдалец, терновый венок надел и плакал кровяными слезами… – Лапшинов вытер мутную слезинку рукавом.

Гомонившие бабы притихли, завздыхали. Разметнов, кончив писать, сурово сказал:

– Ну, дед Лапшинов, выметайся отсюдова. Слеза твоя не дюже жалостная.

Много ты людей наобижал, а теперь мы сами тебе прикорот даем, без бога.

Выходите!»

Вместо длинных панегириков коллективизации и проклятий раскулачиваемого идет достаточно будничный диалог про тулуп и меры проса, но суть проблемы нам становится ясна.

Итак, выводите в авторский текст все, в чем нет подтекста. Есть такая прекрасная штука, как косвенная речь. Весь информационный блок смело доверяйте ей.

Вернемся к нашему шпиону Иванову. После того, как он узнал про уход жены вместе с ключами, его раздирают разнообразные чувства. Он выразит их, вступив в диалог с самим собой. К утру он слегка успокоится, и на передний план выйдет стремление к цели. Обратите внимание, что у Иванова две цели: стратегическая и явная, – вернуть Люду, и тактическая и тайная, – вернуть ключи от шифра. Вторая цель придаст его диалогу с женой дополнительный объем.

В самом деле, когда человек просто уговаривает жену вернуться, читать об этом скучно. Он просит прощения, она отказывается. Максимум, узнаем, что Иванов бездушная сволочь и импотент.

Сложно представить себе такой диалог:

– Ты подавлял мое эго. Признаю, что у меня есть признаки пограничного расстройства личности, но я никогда не скрывала этого от тебя, и ты выражал готовность с этим мириться, но в реальности ты, как инфантильная незрелая личность, не смог понять моих проблем и обеспечить мне принятие, в котором я так нуждалась.

– Люда, ты напрасно называешь меня незрелой личностью, потому что я готов нести ответственность за свои поступки. Возможно, я недооценивал твои психофизиологические особенности, но я испытываю к тебе сильную привязанность, и готов внимательнее относиться к твоим потребностям.