Мария Воронова - Итак, история… (О писательском ремесле)

Ну и далее в таком духе в режиме нон-стоп психоанализа.

Если Иванов с Людой – придурки, которые сознательно закидывают мусором рефлексии живые ростки настоящих чувств, чтобы защититься от душевной боли, то такой диалог может у них состояться. И нас заинтересует подобный разговор – поймут ли они, что не обязательно анализировать каждую секунду своей жизни, или так и будут ходить вокруг да около?

Но если Иванов и Люда нормальные люди, то диалог будет примерно таким: «Люда, вернись! – Нет! – Я тебя люблю! – А я тебя нет, ты меня достал! – Вернись, я все исправлю! – Нет, Иванов, я тебе не верю! – Пожалуйста, Люда! – нет, я не люблю тебя и не хочу больше с тобой жить!»

Все. В сущности, аргументы исчерпаны, Иванову ничего не остается, как зайти на второй круг и долдонить о своей любви, пока Люда не попросит маму выкинуть его вон.

Люда может выдержать сколько угодно подходов мужа, но читателю достаточно одного. Если Иванов не придумает чего-нибудь оригинального, то его дальнейшая настойчивость будет прекрасно передана с помощью авторского текста.

Но если мы вспомним про ключи, задача упрощается.

Вместо однообразных повторений «Люда, вернись!» Иванов может сказать что-то такое:

– Ну хоть не увози все вещи! Верни мне хотя бы те, которые не носишь каждый день!

– Иванов, ты больной?

– Нет! Я буду их видеть, и надеяться, что ты вернешься.

– А без вещей ты не можешь надеяться?

– Нет. Пустые полки в шкафу наводят такую тоску, что хочется повеситься!

– Ой, я тебя умоляю! Лично я десять лет сидела в пустой квартире, пока ты шарахался черт знает где, и выжила, а ты стремаешься каких-то полок!

– Люда, я работал! Старался, чтобы мы с тобой ни в чем не нуждались!

– Но мы нуждались!

– Верни хоть тот шелковый костюм, который тебе мал!

– Он просто сидит не так хорошо, как раньше.

– Ну вот и верни.

– Еще чего! Мне теперь не надо кормить мужика, так что я смогу заняться собой, быстро похудею и буду его носить.

Он не может сказать Люде, что ему нужно, а она заинтригована странной просьбой.

Недопонимание сохраняется, и бог знает, к чему приведет.

А мы заодно подбираемся к аллегории: выразить душевное опустошение Иванова не только с помощью абстрактных описаний его чувств, но и через конкретный образ пустого шкафа.

Приступая к диалогу, думайте не о том, что герой хочет сказать, а о чем он хочет умолчать. В чем не признается ни при каких обстоятельствах?

Например, объяснение Джейн и мистера Рочестера. Вроде бы они выяснили, что любовь их взаимна, они счастливы и откровенны друг с другом. Джейн нечего скрывать, а про жену Рочестера ни мы, ни она еще не в курсе. Влюбленные в упоении доверяются друг другу:

«– Вот моя невеста, – сказал он, опять привлекая меня к себе. – Здесь равное мне существо, здесь моя любовь. Джен, хотите быть моей женой?

Я все еще ничего не отвечала и только молча вырывалась из его объятий. Я все еще не доверяла ему.

– Ты сомневаешься во мне, Джен?

– Безусловно.

– Ты не веришь мне?

– Ни капли.

– Значит, я лгун, по-твоему? – продолжал он пылко допрашивать меня. – Маленький скептик, я найду способ убедить тебя. Разве я люблю мисс Ингрэм? Нисколько, и ты это знаешь. А она разве любит меня? Нисколько. И мне не стоило особого труда в этом убедиться: я распространил слух, что мое состояние втрое меньше предполагаемого, и после этого явился к ней, чтобы узнать, как она отнесется к этому. И она и мать обдали меня холодом. Я не хочу, я не могу жениться на мисс Ингрэм. А тебя, необыкновенное, можно сказать, неземное существо, я люблю превыше всего на свете. Тебя – бедную и незнатную, тебя – невзрачную дурнушку, – как ты себя называешь, я прошу выйти за меня замуж.

– Как? Меня? – пробормотала я, начиная верить в серьезность его слов, убежденная их искренностью и прямотою. – Меня, у которой нет ни одного друга на свете, кроме вас, если только вы мне друг; ни гроша за душой, кроме того, что вы платите мне?

– Тебя, Джен. Ты должна быть моей, всецело моей. Хочешь? Скажи да, скорей!

– Мистер Рочестер, дайте мне поглядеть вам в лицо, станьте так, чтобы на него светила луна.

– Зачем?

– Оно скажет мне правду. Повернитесь.

– Ну, вот. Вы прочтете на нем не больше, чем на исчерканной, скомканной странице. Читайте, но только скорей. Я страдаю.

Лицо его было взволнованно, оно пылало, судорожно подергивалось, в глазах вспыхивал странный огонь.

– О Джен! Ты мучишь меня! – воскликнул он. – Твой испытующий и вместе с тем преданный и всепрощающий взгляд терзает меня.

– Почему терзает? Если вы не обманываете меня и ваше предложение искренне, то я могу относиться к вам только с благодарностью и преданностью.

– Благодарность! – воскликнул он и порывисто продолжал: – Джен, прими скорей мое предложение. Скажи: Эдвард, – назови меня по имени, – Эдвард, я согласна быть твоей женой.

– Вы говорите серьезно? Вы действительно любите меня? Вы в самом деле хотите, чтобы я была вашей женой?

– Да, хочу! И если тебе нужна клятва, я готов поклясться.

– Тогда, сэр, я согласна выйти за вас замуж.

– Скажи: Эдвард! О моя маленькая жена!

– Дорогой Эдвард!

– Поди ко мне, поди ко мне без разговоров, – сказал он и добавил взволнованно, шепча мне на ухо и прижимаясь щекой к моей щеке: – Дай мне счастье, и я сделаю тебя счастливой. Бог да простит меня! – продолжал он после паузы. – И пусть люди в это не вмешиваются. Я добыл ее, и я ее удержу.

– Да ведь некому вмешиваться. У меня нет родных.

– Нет – и отлично! – сказал он».

Согласитесь, что мы ради за героев, но в то же время начинаем подозревать, что не все так просто.

Странности начинаются уже с того, как Рочестер начинает многословно оправдываться, когда Джейн ему не сразу верит. Это уже признак лжеца.

Итак, Джейн ослеплена любовью, и не замечает некоторых несуразностей в поведении Рочестера, но мы уже насторожились. Когда спустя несколько глав всплывает правда про жену, мы вспоминаем эти странности и думаем: «ага, вот он почему будто сидел на горячей сковородке и радовался, что у Джейн нет родных!». Интрига раскрывается, но есть тут и более глубокий пласт. Вспоминая, как Рочестер волновался при объяснении, колебался и едва себя не выдал, мы понимаем, что его чувства искренни и глубоки, и совесть хоть и не смогла одержать победу, но все же не дремала, поэтому мы проникаемся сочувствием не только к обманутой девушке, но и к нему. А если бы Шарлотта Бронтэ написала обычное умильное объяснение в любви, то мы бы поняли, что Рочестер – конченный нарцисс, и просто хотел завладеть девушкой, не испытывая к ней глубоких чувств.

Молчание – золото! Вот что главное надо помнить при написании диалога. В лекции проф. Б. В. Аверина я услышала такую фразу: «литература это текст и молчание». Когда вы пишете диалог, вы пишете молчание.