Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

В редакции Сегодня действительно был человек, который к сенсационному сообщению о внезапном появлении Опперпута бесстрастно отнестись не мог. Это молодой журналист А. К. Рудин, бывший адъютант В. В. Савинкова, высланный вместе со всей группой близких к Борису Савинкову лиц в октябре 1921 года. В Праге, став студентом, он отошел от савинковского кружка и (по-видимому, через группу «Крестьянская Россия») вошел в другую политическую организацию — милюковское Республиканско-демократическое объединение, сохранив при этом большую личную привязанность и уважение к основателю Народного Союза Защиты Родины и Свободы. В 1924 году он перебрался в Ригу и стал работать в местной русской печати. К первой годовщине гибели Савинкова А. К. Рудин написал и под псевдонимом А. Карин опубликовал в газете Сегодня необычайно теплую мемуарную статью о нем, в которой преобладала восторженная оценка человеческих качеств вождя. Вот как, например, описывался период расцвета антисоветской деятельности Савинкова:

Маленькая комната на 4-ом этаже Брюлевского Отеля в Варшаве. В ней с трудом помещаются четыре человека. Половину комнаты занимает кровать, другую диван со столом. Над ним портрет Пилсудского — подарок «Начальника Панства» давнишнему другу и соратнику в революционной борьбе. Здесь «жил и работал» в 1920—21 году Б. В. Савинков, здесь с 9 часов утра до позднего вечера принимал он посетителей от сановных представителей иностранных государств, высших государственных деятелей до рядового добровольца и только что перешедшего границу беженца включительно. Здесь происходили совещания по важнейшим вопросам, касавшимся тысяч людей, решались секретнейшие вопросы военно-революционной деятельности, задумывались рискованнейшие планы.

Б. В. Савинков — в центре кипучей политической деятельности. Его штаб связан с Россией, он получает самую свежую информацию, в курсе всех событий. Отсюда громит он эмигрантский Париж, погрязший в «словесной жвачке», отсюда сносится с начальниками «партизанских» отрядов, разбросанных в болотах и лесах Западной России, связывается с контр-революционной организацией.

Эмиграция его ненавидит — он это знает. Но знает он также, что в сидящих за проволокой интернированных частях сотни людей, храбрых, до самопожертвования, готовых по одному его зову отправиться на верную смерть, выполнить опаснейшее поручение. Они шлют ему десятки писем, толпятся в его приемной, нелегально уходят в Россию. За редким исключением погибают, «проваливаются».

Какой-то несчастный рок тяготел над всеми его начинаниями [258].

Наряду с рассказом о драматических обстоятельствах выдворения савинковцев из Польши в конце октября 1921 года и, в частности, о неожиданном прибытии вождя на аэроплане в Варшаву в момент тягостного политического тупика автор давал краткий обзор самого последнего периода жизни Савинкова, воздержавшись от какого бы то ни было осуждения поведения его на московском процессе и подчеркивая, вместо этого, общий трагизм ситуации, в которой тот оказался. После злополучной поездки Савинкова в СССР летом 1924 года столь сочувственный разговор об «изменнике» дела антисоветской борьбы был немыслим в эмигрантской прессе и выглядел вызовом всей эмигрантской общественности. Единственный упрек, предъявленный Савинкову в статье, сводился к неумению его разбираться в людях. И тут промелькнул, без прямого называния имени, прочно, казалось бы, всеми забытый Селянинов-Опперпут:

Несмотря на свой громадный революционный опыт, Савинков в людях не разбирался… Целый ряд неудач его революционных предприятий вызван был слишком большим доверием, которое оказывалось либо абсолютно неспособным начальникам, либо лицам, оказавшимся впоследствии провокаторами.

Наиболее тяжелый случай произошел летом 1921 года, когда вошедшее в Центральный Комитет Савинковской Организации лицо, неоднократно переходившее польско-русскую границу, оказалось предателем и выдало около 200 членов Тайной Организации Союза, которые все были расстреляны большевиками. Предательство другого члена Ц. К., казачьего полковника Гнилорыбова, Фомичева и др. известно по прошлогоднему процессу Савинкова.

Характерно, что, доверяя людям тайны организации, имена сотен людей, подвергавшихся колоссальному риску, — Савинков очень берег своих ближайших сотрудников. Так, желавшему уйти в Сов. Россию одному из близких к нему людей он категорически запретил это рискованное путешествие [259].

Поступившая в редакцию Сегодня новость о внезапно обнаружившемся в Финляндии Опперпуте, наряду с информацией о его ответственности за провал монархической организации в России, должна была разбередить незажившие раны и вызвать ярость в А. К. Рудине. Ведь из всех предательств, обрушившихся на Савинкова в варшавский период, он имел возможность ближе всего наблюдать самое первое в этом ряду — совершенное Селяниновым-Опперпутом, при том что все несчастья, выпавшие на долю самого Рудина в результате изгнания савинковцев из Польши, он мог считать прямым результатом разоблачений, сделанных Опперпутом после ареста в мае 1921 года. В его брошюре, вышедшей вскоре после высылки савинковцев в Прагу, поручик Рудин фигурирует в далеко не лестном контексте. В частности, он был упомянут в одном из самых колоритных эпизодов книжки — в рассказе о пьяной оргии, устроенной отрядом полковника Павловского накануне похода в советскую Россию, когда были попраны основные правила конспирации и важнейшие секреты не могли не попасть в руки большевистских агентов [260]. Изображая этот эпизод, Селянинов-Опперпут возлагал вину за провал всей своей гомельской организации на савинковский центр в Варшаве [261].

Тогда, весной 1921 года, у Рудина на глазах разворачивалась головокружительная карьера Селянинова, появившегося в Варшаве никому не ведомым посланцем-чужаком, но вскоре, в свой последний приезд, кооптированного в состав Всероссийского комитета, высшего органа савинковской организации. Сейчас, задним числом, вкупе со вновь обнаруживавшимися обстоятельствами, это стремительное возвышение только подтверждало в глазах Рудина исконно провокаторскую миссию Опперпута.

Было бы, конечно, ошибкой настаивать, что Рудин был автором «рижской» протостатьи об Опперпуте. Она, скорее всего, была контаминацией нескольких текстов, включая, как основу, известие в финляндских газетах, пересланное в редакцию Сегодня ее гельсингфорсским корреспондентом, молодым поэтом, участником белого движения Иваном Савиным. Савин принадлежал к тем кругам русской молодежи в Финляндии, из которых Кутепов и Захарченко-Шульц рекрутировали добровольцев для боевой работы в СССР [262]. Его взгляд на Опперпута должен был складываться под воздействием отношения к нему со стороны Кутепова, то есть мог быть окрашен скорее сочувствием, чем подозрительностью. Но переправленный им в Ригу материал столкнулся в редакции Сегодня с враждебной по отношению к Опперпуту тенденцией, шедшей из Варшавы. Нужно сказать, что незадолго перед тем у газеты там появился новый корреспондент — С. Л. Войцеховский, печатавшийся в Сегодня под псевдонимом В. Сергеев. Как видно из предыдущего, он был прямо вовлечен в деятельность «Треста» и явился гонцом, доставившим в Париж письмо о провале МОЦР и о роли в этом Опперпута. Под влиянием контактов, которые у него и Ю. А. Артамонова были с польским Генштабом, его интерпретация поведения Опперпута не могла не быть безапелляционно-негативной. «Финско-польский» субстрат заметки в версии, появившейся в Сегодня, был, по-видимо-му, дополнен штрихами, восходившими к консультациям А. К. Рудина, человека, лично знавшего Опперпута в период, о котором в ней шла речь. Ныне, спустя шесть лет, Рудин смог взять реванш за унижения, пережитые в 1921 году.