Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Посылая свое первое открытое письмо, Опперпут еще не знал о помещении в Сегодня двух анонимных статей, подробно освещавших его савинковское прошлое 1921 года. По прочтении первой из них он сразу направил новое, более пространное, письмо в газету:

Ввиду появления в вашей газете от 12 мая нового сообщения о моей прошлой деятельности я вынужден еще раз беспокоить вас просьбой поместить на страницах «Сегодня» мои разъяснения.

1. Во время моего пребывания в Польше мне, по всем понятным соображениям, были выданы документы не на мою настоящую фамилию, а на имя Павла Ивановича Спекторского, хотя моя настоящая фамилия, Опперпут, и точная биография были известны не только Борису Савинкову, но и соответствующим польским властям.

2. Антисоветская организация, которую я в то время возглавлял и которая именовалась «Союзом Возрождения России», была переименована в «Народный Союз Защиты Родины и Свободы» во время первого моего пребывания в Варшаве, и тогда же мне была присвоена кличка по организации «Селянинов». Связь с одной великой державой также была установлена во время моего первого приезда в Польшу, и тогда же были напечатаны прокламации.

3. Во время моего второго приезда я дальше нейтральной зоны не выезжал и в Варшаве не был вовсе. Никаких дополнительных доказательств моего участия в антисоветской работе Б. Савинков от меня не требовал, и я не представлял.

4. Литература мною была доставлена в Гомель и по случайным, совершенно от меня не зависящим обстоятельствам, распространена не так, как это было намечено, т. е. слишком много литературы получило распространение в самом Гомеле, что повлекло за собой объявление Гомеля на осадном положении. Через три дня в связи с этим был созван съезд органов ВЧК гомельского и могилевского районов при особом отделе 16 армии в Могилеве. В ответ на это нами вдень съезда было распространено в г. Могилеве и районе 15–20.000 экз. прокламаций.

Обращаясь. к брошюре «Народный Союз Защиты Родины и Свободы», я отмечаю сейчас, что внешний ход событий в основном в ней изложен правильно. Но в то же время на проводимые в книге политические тенденции прошу смотреть через решетку Внутренней тюрьмы ВЧК, где писалась брошюра.

В 1922 году, когда после моего провала и ареста стало известно, что я «каюсь» в своих выступлениях против Советской власти, Борис Савинков вкупе с г. Философовым и ген. Эльвенгреном заклеймили меня провокатором и предателем, действовашим по предварительному сговору с советским правительством.

Прошел очень короткий срок. Борис Савинков оказался в моем положении, то есть в когтях ГПУ, и аналогично мне «каялся» в своих грехах перед советской властью и призывал к прекращению борьбы против нее… И оставшиеся за рубежом опять же г. Философов, ген. Эльвенгрен и даже брат Б. В. Савинкова отказывались от него и бросали обвинения в предварительном сговоре с ГПУ.

Бориса Савинкова уже нет в живых. Нервы не выдержали, и он покончил самоубийством. На это силы воли хватило, а чтобы удержаться от «покаяний», ее оказалось мало.

А ген. Эльвенгрен? Уже больше пол года он тайно содержится во Внутренней тюрьме ГПУ. Он тоже во всем покаялся. Но его «показаний» публиковать боятся, ибо он сейчас финляндский подданный. А вдруг Финляндия потребует его обмена или выдачи, и тогда обнаружится, что он уже сумасшедший. После этого советскому правительству смогут задать нескромный вопрос, почему он сошел с ума.

Я не уклоняюсь от общественного суда, но пусть меня судят те, кто побывает в ВЧК на положении подследственных контрреволюционеров. Я подчеркиваю, контрреволюционеров, ибо большая разница между тем, как обращаются в ГПУ с социалистами и контрреволюционерами.

Кто был в Москве во время эсеровского процесса, тот видел стотысячные толпы советских служащих, состоящих из инженеров, профессоров, офицеров, чиновников, которые «приходили» к Дому Союзов, где слушался процесс, и «единогласно» требовали смертной казни для подсудимых. Вдумайтесь в ужас этого и не судите строго тех, кто каялся во Внутренней тюрьме ГПУ и даже стал секретным сотрудником советской контр-разведки.

Примите уверения и проч.

Эдуард Опперпут.

Гельсингфорс.

К письму редакция сделала следующую приписку:

От редакции.

Новое письмо агента ГПУ Э. Опперпута мы печатаем без всяких сокращений, как ценный материал, относящийся к печально закончившейся деятельности савинковских организаций, но все же считаем необходимым отметить, что новые факты, сообщаемые Опперпутом, оставляют целый ряд недоуменных вопросов. Основной факт, сообщенный в «Сегодня», что вся деятельность Народного Союза Защиты Родины и Свободы была раскрыта после ареста Опперпута и на основании его показаний, остается неопровергнутым. Десятки расстрелянных в советских тюрьмах и подвалах ВЧК не могут служить оправданием предательства и хотя бы искупаемого раскаяния.

К подробной оценке заявлений Опперпута мы вернемся, когда он даст в печати обещанные полные и исчерпывающие разоблачения деятельности ГПУ и его многочисленных агентов [275].

Учитывая, что данное письмо Опперпута было послано в ответ на первую из двух анонимных статей, помещенную 12 мая, до того как он ознакомился со второй статьей, упрек редакции был, разу-мется, неоправданным. Но здесь важно указание на «обещанные полные и исчерпывающие разоблачения деятельности ГПУ» — Сегодня явно рассчитывало на получение и публикацию этих сенсационных материалов. Степень их сенсационности была ясна хотя бы из того, что в опперпутовском письме впервые оглашалось то, что до тех пор было совершенно никому не известным, — факт нахождения Эльвенгрена в советской тюрьме и его сумасшествие, вызванное, как намекнул автор, пытками. Отдавая себе отчет в скандальном международном политическом значении своего сообщения, он не только видел в нем путь к облегчению участи заключеного, но и стремился, по-видимому, загладить собственную вину — отзывы об Эльвенгрене в брошюре 1921 года.

Между тем и самому Опперпуту, и жадным до сенсации газетам пришлось столкнуться с тем, что плотная завеса секретности не только не рассеивалась, но и, наоборот, сгущалась с каждым новым публичным разоблачением. Каковы бы ни были толкования происшедшего, эта атмосфера парализовала полемику, вынуждая все стороны тщательно дозировать оглашение тех или иных сведений. В особенно трудном положении находился Опперпут, поставленный в оборонительную позицию под перекрестным огнем дезинформации ГПУ, противников, поминавших ему савинковскую историю, и скептиков, видевших в каждом его шаге тщательно просчитанную провокацию большевиков.