Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

За Шульц-Радковичем, Ларионовым и Мономаховым должны быть обезврежены их соучастники и руководители: Н. Н. Бунаков, П. П. Соколов и оставшиеся в пределах Финляндии члены террористической организации — Швецов, М. Н. Коренев, В. Бостамов [383]и другие.

Нельзя допустить, чтобы в нескольких десятках верст от Ленинграда, на территории страны, с которой мы поддерживаем дружеские отношения, существовала организация, которая систематически посылает в Советский Союз шпионов и террористов [384].

Разоблачения, сделанные на процессе пяти, произвели ошеломляющее действие на эмигрантскую общественность. С одной стороны, поступившие из СССР новости усиливали впечатление большого размаха боевых операций, предпринимаемых Кутеповым под эгидой великого князя. С другой — уяснялись и масштабы провала, постигшего эту деятельность. Особенно смущали покаянные речи подсудимых на процессе пяти, не вязавшиеся с героическими идеалами представителей «активизма» в эмиграции и с утверждениями, что народ, отвергая власть Интернационала, сохраняет верность царской России [385].

Бурные дебаты о провокации и Опперпуте, «Тресте» и книге В. В. Шульгина Три столицы, разразившиеся в начале октября в эмигрантской прессе, были вызваны как раз стремлением дезавуировать картину, складывавшуюся на основании ленинградского процесса пяти. Начата кампания была статьей В. Л. Бурцева «В сетях Г.П.У.», опубликованной в парижском еженедельнике Иллюстрированная Россия и немедленно перепечатанной или отреферированной буквально во всех эмигрантских газетах. Проводя параллели с недавним, дореволюционным прошлым, Бурцев писал о большевиках:

Но вот они сами пришли к власти, и отношение их к провокации резко изменилось.

Они усовершенствовали бывшие охранные отделения и заменили их своими ГПУ. То, что мы знаем о деятельности большевицкого ГПУ и об его провокации и провокаторах, совершенно затемняет все то, что мы знали раньше об охранных отделениях. Теперь мы видим не Азефов, Комиссаровых, Зубатовых, а Сверхазефов, Сверхкомиссаровых, Сверхзубатовых [386].

Статья излагала историю предательства Якушева-Федорова и основания «Треста». В ней впервые оглашались сведения, доказывавшие, что сенсационная поездка Шульгина была устроена ГПУ, что воспетая им в его книге организация «контрабандистов», оказавшаяся чекистской мистификацией, была ответственна за арест и гибель Рейли и что бацилла провокации поразила верхи эмигрантского общества глубже и обширнее, чем в свое время азефовщина партию эсеров. Совершенно оглушительной была и другая новость, сообщенная Бурцевым: книга Шульгина была просмотрена чекистами в рукописи перед тем, как автор сдал ее в типографию. «Сенсационная книжка В. В. Шульгина о его тайной поездке в Россию — “Три Столицы” — ныне стала сенсационнейшей: вся она от первой буквы до последней точки проредактирована агентами ГПУ», — отмечала по этому поводу парижская газета Дни [387]. Бурцев упомянул также, что Шульгин безуспешно пытался обнародовать две свои статьи на эту тему, но что редакция газеты (которую Бурцев не назвал) наотрез отказалась их поместить.

В отличие от истории разоблачения Азефа, сенсация на сей раз досталась Бурцеву «в готовом виде», а не в результате самостоятельного, кропотливого расследования [388]. Обнародованная им информация не была секретом для политических верхов эмиграции. Лидеры правого лагеря знали «все» с момента побега Опперпута из советской России и составления им «записок» в Финляндии. Но разглашение этих тайн было сочтено несвоевременным. Опасения А. П. Кутепова и П. Б. Струве, что оно может стать деморализующим фактором в борьбе против советской власти, усилились в связи с началом боевых вылазок в СССР в июне 1927 года. П. Н. Врангель и его окружение отказывались предать дело огласке, понимая, какой урон престижу великого князя она могла бы нанести. Осложняющим фактором была и двусмысленная атмосфера, царившая вокруг Опперпута, который был действительным и, в сущности, единственным источником разоблачительной информации о провокации ГПУ.

В тогдашней расстановке политических сил Бурцев оказывался наиболее уместным кандидатом для оглашения секретов краха «Треста». Он был одинокой политической фигурой, сохранявшей независимость по отношению к существовавшим политическим лагерям и фракциям. Во многом солидаризируясь с левыми партиями и республиканско-демократическими идеалами, он в то же время был пламенным приверженцем тактики террора (для милюковского лагеря неприемлемой), являясь в этом отношении естественным союзником Кутепова и других представителей «активизма». Незадолго до предпринятого им разоблачения «Треста» Бурцев так отозвался в одном из своих интервью на поступавшие сведения о ширившемся антисоветском терроре:

Я был и остаюсь сторонником террора. Он сыграет большое, может быть, решающее значение. Разумеется, все это советские выдумки и враки, что террор, мол, организуется из-за границы. Ничего подобного. Наоборот, мы всячески удерживаем пылкую молодежь от подобных шагов. Террор в России возник не по приказу каких-нибудь организаций. Он родился сам собою — в глубинах той ненависти, которую вызвали в народе и воспитали своим режимом большевики. В этом и весь ужас положения для них, вся тяжесть. Они знают, что никакими мерами, никакими наказаниями его не остановить. В сущности трусливые, все эти жалкие людишки, примостившиеся у жирного коммунистического пирога, испугались. Они стали дрожать за жизнь. Верхи еще пытаются успокоить, утешить. Все это, мол, идет из-за границы. Они знают, что это неправда, сами себя они не должны обманывать, но они пытаются избежать паники. Потому и самые факты покушений и террористических актов скрываются, замалчиваются. Но как ни тщательно охраняют они границы — и из задавленной большевицким сапогом России проникают к нам за границу голоса — и мы знаем правду…

И террор уже принудил большевиков идти на уступки. Они пытаются сговориться, они ищут выхода, ибо они лучше чем кто-нибудь другой в состоянии оценить и понять, что обозначает для них то, что террористическая волна возникла в стране стихийно, неорганизованно, сама по себе и что она не имеет оснований спадать — а только нарастать… [389]

Прошедший всего через несколько недель после этого в Ленинграде процесс по делу пяти монархистов явился для Бурцева неожиданным ударом, поскольку представленные на нем материалы подтверждали заявления советской пропаганды о том, что «террористическая волна» вовсе не возникла в стране стихийно, а была лишь «импортом» контрреволюции. Ознакомившись с записками Опперпута, которые ранее Кутепов предоставил Шульгину [390], Бурцев решил ринуться в бой и в противовес чекистской пропаганде раскрыть беспрецедентную по масштабам провокацию «сверх-Азефов».