Лазарь Флейшман - В тисках провокации. Операция «Трест» и русская зарубежная печать

Слухи эти были подхвачены рижским Сегодня:

В свое время в «Сегодня» приводилось официальное сообщение ГПУ о том, что бывш. чекист Оперпут, занявшийся разоблачениями большевицкой провокаторской работы, направился в СССР для совершения террористического акта, где и был убит.

В парижских эмигрантских кругах циркулируют упорные слухи, что это сообщение ГПУ ложно. Как это не раз бывало, ГПУ с целью замаскировать дальнейшую работу своих агентов, умышленно сообщило об убийстве Оперпута, который будто бы жив и выполняет какую-то работу по заданиям ГПУ на Дальнем Востоке под новой, конечно, кличкой [406].

В высшей степени знаменательным является ответ Бурцева на вопрос того же интервьюера Дней о том, какие именно круги эмиграции оказались втянутыми в трестовскую провокацию. Согласившись с теми, кто исключал какую бы то ни было связь Врангеля с «Трестом», Бурцев указал лишь два фланга: евразийцев (получавших, по его сведениям, финансовую помощь из советских инстанций) [407]и Высший Монархический Совет (на самом деле отошедший от контактов с МОЦР в 1924 г.). При этом Бурцев опустил имя, которое напрашивалось само собой: Кутепов. Ясно, что он (как и Струве) пытался оградить Кутепова от разворачивавшейся в прессе кампании. 12 ноября, говоря о мотивах, побудивших его выступить с разоблачениями, он писал редактору белградского Нового Времени М. А. Суворину:

ГПУ-ские тайны мы не обязаны хранить, в особенности когда мы знаем, что ГПУ знает, что мы знаем, как это хорошо говорится в одном из еврейских анекдотов. «Тайна» о «Тресте», о Шульгине и т. д. разгадана за границей в апреле месяце. Об этом ГПУ знало тогда же.

Но за границей знали всё хорошо несколько лиц, до остальных дошли только слухи. ГПУ приняло все меры, чтобы парализовать раскрытие в мае его тайны, и в связи с этим его прозрением было расстреляно несколько человек (Анненков из числа 20). Я позднее других узнал истину о «Тресте» и в то же самое время узнал, что наши знают, но не хотят об этом писать. Я получил <���материалы> с условием немедленно же опубликовать в «Иллюстрированной России». Если бы я не сделал этого тогда, то материалы были бы опубликованы в самой неприятной для очень многих обстановке, а Вы видели, что я не затронул ни одного имени. Я бил только большевиков. Для Шульгина сделал блестящую обстановку, молчал о многом, несмотря на то, что я знал о посещении Якушевым великого князя, знал все о Кутепове, знал, что еще в августе пользовались проваленными путями «Треста». [408]

Несколько позднее он повторил это и публично:

Сделать разоблачение о «Тресте» я считал необходимым вот почему.

Сведения, мной опубликованные, не только знали раньше некоторые из известных деятелей, но они приняли меры, чтобы эти сведения возможно дольше не были оглашены. Их не смущало то, что эти сведения уже несколько месяцев как хорошо были известны в ГПУ и ими ГПУ пользовалось для своих целей все время, но они не были известны тем, кто имел дело с «Трестом» и его агентами и потому по-прежнему находились в сетях ГПУ.

А было ли рассказанное мной о «Тресте» «разоблачением» или только «оглашением» того, что подлежало оглашению, но не оглашалось теми, кто это знал, — это ведь безразлично. Во всяком случае, широкие круги читателей, и русских, и иностранных, только из моей статьи впервые узнали, какая сложная и страшная провокация была вокруг дела Шульгина, имевшая огромное принципиальное и политическое значение. — Этим только, конечно, и объясняется глубокое впечатление, произведенное ею [409].

В изменившихся и поминутно менявшихся обстоятельствах Шульгин решил вместо возвращения к июньским статьям, запрошенным у него 7 октября П. Б. Струве, написать «“Послесловие” к Трем столицам», которое было автором передано не только в Россию, но и в другие газеты. В нем, выразив сожаление по поводу того, что Бурцев «преждевременно» предал гласности имя Федорова-Якушева, Шульгин подробно рассказал о всех своих беседах с руководителем «Треста», начиная с берлинской встречи (август 1923 г.). Поведав читателю, что глава «Слипинг-кар» в «Трех столицах» представляет собой максимально точное изложение мыслей Якушева, Шульгин давал общую оценку политическим взглядам своего собеседника:

Я не могу сказать, чтобы он говорил именно то, что думает правая часть эмиграции, за исключением того, что он признавал необходимость ориентироваться на великого князя Николая Николаевича. Его взгляды, что Россия не умерла и воскресает, несмотря на большевиков, что «продаваться иностранцам за всякую цену» не годится, что еврейский вопрос надо как-то решать полегче и что эмиграция претендует на роль, которая ей не по плечу, были скорее близки более к Милюкову [410].

Последнее замечание разрушало злорадные обвинения, которыми левый лагерь осыпал своих противников в монархическом лагере в связи с разоблачением «Треста»: ведь если левые упрекали правых в том, что жертвой провокации они стали в силу анахронистичности их политической позиции, то идейная близость руководителя «Треста» к Милюкову превращала это обвинение в нонсенс. В «Послесловии» впервые в печати детально описывался раскол в «Тресте» по пункту о «терроре». Значительное место было отведено изложению разделов записок Опперпута, посвященных биографии Якушева и аресту Рейли. Самым мучительным для Шульгина был вопрос о том, почему ему позволили целым и невредимым покинуть советскую Россию; к объяснению Опперпута, что это было сделано для того, чтобы убедить эмиграцию в подлинности «Треста», автор добавлял еще две причины: принятие им предложения «контрабандистов» написать и опубликовать книгу о своей поездке и надежду Якушева на то, что Шульгин сумеет расположить Врангеля к их организации. При этом Шульгин подтвердил и факт договоренности с «контрабандистами» об отправке в Москву на цензуру рукописи его книги.

Послав новую статью в Париж, Шульгин писал жене П. Б. Струве:

Но, право, я не знаю, буду ли я писать дольше в «России». После такого аффронта, я думаю, надо временно помолчать. В моем положении приходится не «упорствовать» (а статьи всегда отдают проповедью), а «учиться». Пусть публика поостынет и разберется. Дело не так просто, как кажется. Якушев потому и имел доступ к «нашим сердцам», что его собственное обуреваемо теми же чувствами. Я убежден, что он чекист поневоле, такая же «жертва Гепеу», но только стой разницей, что он зажат в железную клетку. Впрочем, поживем увидим, а пока думаю «подать в отставку», что, по-моему, должен был сделать и А. П. <���Кутепов> немедленно по получении признаний О<���пперпута>, т. е. еще в Мае сего года. То, что он силится что-то делать, ошибка. Позднее, может быть, но не сейчас. Все связанное с Трестом необходимо безжалостно ликвидировать. Все, ибо никто не знает, как далеко зашла гангрена. Канцелярию разогнать. [411]