Вениамин Додин - Повести, рассказы, публицистика

Среди излечивавшихся и попадавших в разряд малоимущих, а следовательно, подопечных «братству» было очень много евреев. Сложности их проживания и долечивания в российской столице, нервотрепка из–за приезда к ним на свидания членов их семей были урегулированы «дипломатией» Маннергейма, который напомнил великой княгине Елизавете Федоровне о ее христианской ответственности за юдофобство покойного ее супруга не только во времена бытности его московским губернатором. Он вынужден был даже решать «проблему» с забоем скота по еврейской религиозной традиции, возникшую еще до размещения в Балтии воинов–евреев, и решил ее через Финляндию.

Воспользовавшись этим, раввинат тотчас взвинтил цены на кошерный забой скота.

Тогда Густав, озлясь на попытку еврейского клира обобрать своих же соплеменников–инвалидов, «вчинил» столичному раввинату ультиматум: или суд и каторга за мародерство, или «полное обеспечение инвалидов–евреев кошерной пищей до излечения»! И великий еврейский поборник рав Довид—Тевель Каценеленбоген понял Маннергейма с ходу. И тут же перенес поборы за пределами госпиталей и прочих медицинских учреждений— стал обирать рвущихся быть избранными в правление. Весьма кстати к делам «братства» подключилась Бабушка.

Так «Маньчжурское братство», председателем которого избрана была мама, а руководителями петербургского и московского филиалов, соответственно, Карл Густав Маннергейм и Илья Леонидович Татищев, приступило к работе. И за десятилетие, отпущенное ему провидением, спасло от нищеты и инвалидской безысходности многие тысячи россиян всех наций и вероисповеданий.

В декабре 1917 года оно было разгромлено. Его постоянно обновлявшийся актив — врачи, медсестры, университетская профессура — физически истреблен. Добрый гений всех маминых начинаний Маннергейм отбывает в Финляндию — она наконец обрела свою независимость, и на Карла Густава ложится тяжесть решения сложнейших проблем по созданию государственности Суоми. Казалось, он навсегда отдаляется от дел взорванной России. От его «братства»… Великий труженик Татищев обретается на Урале. У него тягостная роль беспомощного очевидца неумолимо надвигавшейся трагедии Романовых. Навсегда покидая Царское Село, теперь уже бывший император попросил этого любимого им человека не оставлять его семью, преданную и переданную в руки убийц. Кем? Российским дворянством и армейской элитой. Между прочим — тем же Корниловым. Теперь сам Корнилов бьется на Юге в попытках сплотить воедино рождающееся Белое движение. И спасти Россию. Россию он не спасет. Погибнет в 1918 году. Щастный бьется на севере, в Кронштадте, в роли красного командующего Балтийским флотом. Тщится защитить его от уничтожения новой властью. Он откажется выполнить приказ Троцкого затопить корабли (как это было учинено на Черноморском флоте после ухода Колчака). И будет расстрелян. В том же 1918 году будет убит и князь Илья Леонидович Татищев.

Колчак, блистательный полярный исследователь–гидролог, всю жизнь разрывается между любимой наукой и долгом русского патриота. Очень больной человек, обязанности офицера всегда принимает добровольно. Четырежды списанный в тыл после ранений в Порт—Артуре начальником маминого лазарета Александром Львовичем Розенбергом и генералом Кондратенко, Колчак неизменно возвращался на двадцать второй форт, артиллерией которого командовал. Много позднее, в 1917–м, поняв тщету усилий сохранить дисциплину и спасти корабли, он вышвыривает за борт принадлежащий ему властный символ командующего Черноморским флотом — золотой палаш (который матросы выловят и попытаются ему вернуть). Эмигрирует. И возвратится, с тем чтобы в 1920 году в навязанной ему — ученому и воину — роли верховного правителя российского государства остановить кровавую смуту. Смуту он не остановит: захваченный ненавидящими Россию восставшими чешскими офицерами, он будет выдан чекистам и расстрелян…

Кутепов. Сашенька… Командир Преображенского полка русской гвардии, он своим приказом распустит эту воинскую часть — первое, любимое детище Петра Великого. Спрячет под гимнастеркой полковое знамя, отныне ставшее священной исторической реликвией разрушенной империи. И, попрощавшись с мамой и отцом моими, на которых легла теперь уже ими самими принятая на себя ответственность за судьбы людей, валявшихся по госпиталям бывшей российской гвардии, Кутепов уходит на Дон.

На Дон уйдет и Петр Врангель. В 1920 году этот скромный генерал из племени великих русских ученых станет главнокомандующим белой армией, а в эмиграции — главой Российского общевойскового союза — РОВС, осуществив прежде, в Республике Крым, мечту Столыпина…

В январе 1918 года чекисты схватят маму и отца. Но уже первого марта по поручению фельдмаршала Эйхгорна в захваченную немцами тюрьму Киева прибудет сам Гренер, начальник штаба германских войск. Для отца, металлурга, по закрытии днепровских заводов занятого размещением бесконечного потока раненых, для мамы, четвертый год пятой ее войны склоненной в невыносимом напряжении над оперируемыми людьми, — для них месячная школа кременецкой, а потом и киевской тюрем стала откровением. Она открыла им звериную суть большевистского режима. В сравнении с ним рождественским спектаклем представлялись теперь самые дикие выходки калейдоскопически сменяющихся властей гетмана Скоропадского, Петлюры, Деникина, Махно, бесчисленных крестьянских и просто бандитских формирований…

Маме предстояло действовать — в ее лазаретах обреталось более девяноста тысяч раненых и тифозных больных. На порядок больше взывало о помощи население города и окрестных селений и колоний. Невероятно, но, кроме мамы, с ее именем, спасать этих несчастных было некому! Потому–то родители мои и остались, не ушли с Кутеповым, зная точно, какое будущее ожидает их с приходом большевиков. И вот в марте 1918 года по выходе из киевской тюрьмы родители отправились к себе под Кременец. И здесь впервые мама пережила совершенно не свойственное ей состояние абсолютной беспомощности. Ведь она так надеялась, что в наступившем хаосе и в провоцируемой Москвой анархии — в развале огромной армии — только военные медики с наработанной ими дисциплиной в состоянии организовать выживание хотя бы части брошенных на произвол судьбы обитателей лазаретов и тифозных бараков. Но именно врачи, еще одетые в «царскую» форму, стали отныне «законной» добычей всех охотников за «москальской» и дворянской кровью — националистов, политиканов, грабителей. Потому не лечить, а защищать от погромов и грабежей медперсонал, нищенское госпитальное имущество, остатки оборудования необходимо было в первую очередь! Значит, конец?..