Генри Олди - Олди и компания. Встреча Генри Лайона Олди с читателями на Петербургской фантастической ассамблее-2018

ДМИТРИЙ ГРОМОВ: Любое художественное произведение содержит в себе конфликт. Это прописные истины. Без конфликта нет художественного текста. А любой конфликт сопряжён с насилием. Нет насилия — нет конфликта.

ОЛЕГ ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Иногда читатель удивляется, что писатель пишет не то, что ему хочется, а то, что хочется писателю. Мне искренне жаль такого читателя, тут надо обращаться к психотерапевту. Пикассо тоже писал совсем не так, что мне хочется. Мне бы хотелось, чтобы он писал как Делакруа. А ему не хотелось по каким-то личным причинам. Поэтому он Пикассо, а не живое подражание Делакруа. Вполне естественно, что мы пишем то, что считаем нужным — найдутся читатели, которым это не понравится, но найдётся и тот, который будет в восторге.

ДМИТРИЙ ГРОМОВ: А большинство останутся равнодушными, как и происходит с любой книгой любого автора.

ВОПРОС: Существует ли для вас разница в восприятии бумажной книги и электронной книги?

ОЛЕГ ЛАДЫЖЕНСКИЙ: В чтении или в продаже?

ВОПРОС: Продажи — это отдельный разговор. Именно когда вы берёте книгу, открываете и читаете. Например, когда читаете бумажную — восприятие одно, берёте тот же самый вариант в электронке — и восприятие совершенно другое.

ДМИТРИЙ ГРОМОВ: Лично у меня нет — не знаю, как у Олега, но подозреваю, что так же. Если это не какое-то богато оформленное, особое, подарочное, коллекционное издание с интересными иллюстрациями-гравюрами, виньетками, с бумагой необычной фактуры, и ещё закладочка вшита... Тогда, конечно, разница есть, и разница серьёзная. Но если это обычное издание, даже на хорошей белой бумаге, даже если там есть чёрно-белые иллюстрации — особой разницы я не вижу.

ОЛЕГ ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Я какое-то время переучивался на электронку. Но это была скорее техническая проблема: шрифт себе подобрать, фон. И научиться не читать быстрее, чем нужно: электронку я читаю в трёх ритмах, во всех трёх всё запоминаю, но в третьем не получаю эстетического удовольствия. Я могу книгу за полтора часа прочесть, но это не для художественной литературы, это для подготовки к экзамену. Вот с электронкой поначалу вдруг включался третий режим. Но это было давно, когда я только приноравливался. Да, кстати, мы не читаем с планшетов. Мы не читаем с телефонов. Мы приобрели себе специальные ридеры с электронными чернилами. Они чёрно-белые и фактически передают фактуру книги: серый фон, на нём — не очень яркие чёрные буквы. Поэтому мы привыкли и разницы уже не видим.

ДМИТРИЙ ГРОМОВ: Это не значит, что мы разучились читать бумагу. Мы с равным удовольствием читаем бумажные и электронные книги.

ВОПРОС: Бывает такое, что ваши персонажи по ходу дела меняются и ломают всю задуманную архитектонику?

ОЛЕГ ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Герой начинает вести себя, как ему хочется, выходит из-под контроля? Вы знаете, это вечная тема... Я, конечно, помню Пушкина, который говорил, что его Татьяна, понимаешь ли, «шутку уткнула» и вышла замуж... Но, как мне кажется, Пушкин лукавил, смеялся над самим собой. Анджей Сапковский когда-то сказал: «Герои для писателя — это чёрные буквы на белой бумаге». Это для вас он человек. Для музыканта музыка — это конструкция звуков. Он не плачет, когда играет на скрипке. Это вы плачете, а он делает так, чтобы вы плакали. Что такое герой для писателя? Это персонификация одной из сторон конфликта. Эта персонификация должна реализовывать свои задачи максимально точно и ярко, она не может выйти из-под контроля, если за дело берется опытный писатель.

ДМИТРИЙ ГРОМОВ: Больше скажу, для этих задач и создаётся псевдо-личность героя. Псевдо — потому что в реальности такого человека не существует. Естественно, мы стараемся сконструировать её как можно более точно и правдиво, чтобы это действительно был живой человек — словно живой, да. И да, нам тоже жалко, когда гибнут герои, но это, как говорится, к делу не пришьёшь. Мы создаём персонажа с определённым характером, биографией, мотивациями. Они могут быть сколь угодно реалистичными. Но нам надо, чтобы он двигался по сюжету и двигал конфликт так, как мы задумали. Герой может быть сколь угодно убедительным, кто-то может узнавать в нём себя, хотя у нас нет ни одного персонажа, списанного с конкретного человека, все личности композитные...

ОЛЕГ ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Мы этот принцип взяли, когда только начинали работать: никогда не рисовать копию с фотографии.

ДМИТРИЙ ГРОМОВ: Мы считаем, что надо изначально создавать героя таким, чтобы он выполнял задачи, которые от него требуются — а тут уже важно, чтобы он не струсил в нужный момент или наоборот, предал, когда это будет нужно по авторскому замыслу. Как он может уйти в сторону? У него такой характер, биография, мотивации, какие мы задали. Как он может повести себя непредсказуемо, если мы точно знаем, как он дальше поступит — и ставим его в нужную ситуацию, чтобы он двинул конфликт и сюжет туда, куда нам надо?

ОЛЕГ ЛАДЫЖЕНСКИЙ: Мы тут в перерыве стояли на балконе, обсуждали литературный конкурс — и повторили то, что говорим всегда: «Хотите понять что-то в литературе? Смотрите аналог в других видах искусства». Говорим о конкурсах — посмотрите конкурсы скрипачей, как они проводятся, и поймёте очень много полезного для литературного конкурса. Хотите узнать, как действует герой, — возьмите театр. Скажите, пожалуйста, во время спектакля герой, то бишь артист, может повести себя не так, как это было отработано на репетиции и задумано вместе с режиссёром? Такой актёр упадёт в оркестровую яму, потому что забудет, где он находится. Есть старый японский рассказ о мальчике, который играл в театре Кабуки и настолько вошёл в роль, что убил четверых коллег — он там какого-то демона играл. Это недопустимо. Актёр знает, что нужно сделать, чтобы вы в зале отреагировали соответствующим образом. Но сам актёр при этом может думать о том, что ему хочется выпить рюмку водки. Это, грубо говоря, не наше дело, о чём он думает. Главное, он чётко идёт по рисунку роли.

В Санкт-Петербурге, в БДТ, ставили Арбузова, «Иркутскую историю». Там играл молодой Сергей Юрский, и его герой — юный комсомолец — падает в прорубь и помирает от воспаления лёгких. Вот он умирает, а к нему приезжает его отец-профессор. Профессора играл Луспекаев. Помните — «Белое солнце пустыни», таможенник Верещагин? И вот отец прибегает, влетает на сцену, развевается его пальто, он кидается к умирающему сыну — Юрский перед этим трагический монолог читал — падает на колени и кричит: «Сын, мой, сын!». А Юрскому говорит тихо, чтобы в зале не слышно было: «Ну что вы, молодой человек, делаете? Три минуты монолога, и ни одной слезы в зале! Учитесь, пока я жив: СЫН МОЙ!». Зал в слезах. Кого интересует, что при этом Луспекаев сказал Юрскому? Зал плачет, поэтому герои ведут себя так, как это задумано для выполнения намеченных задач.