Илья Василевский - Николай II

Николая II встретили при его восшествии на престол до странности доверчиво и любовно. Стыдно читать нежные и любящие адреса верноподданных, исполненные надежд. Кажутся карикатурой и злой сатирой на действительность отклики не только отечественной, подцензурной, но и зарубежной, свободной печати, какими приветствовали нового царя в те дни.

С усердием, воистину непостижимым, пытались найти доказательства наступления новой либеральной эпохи, пришедшей будто бы на смену дням Александра III.

С каким восторгом отмечались такие, напр., шаги Николая, как рескрипт на имя вел. кн. Сергея Александровича, подпись под которым гласила - “Любящий Вас племянник, Николай”. Так и подписался “Любящий племянник”, вы подумайте! Не гордый, сразу видно!

А когда Николай посадил на три дня на гауптвахту градоначальника фон-Валя, ликование либерально настроенных обывателей дошло до предела. - Этот им не спустит. Он полицию подтянет!

Откуда было знать ликующему обывателю, что дисциплинарное взыскание, наложенное на градоначальника фон-Валя, объяснялось всего только старыми счетами с ним на почве столкновения в ресторане, где кутил наследник. Откуда было знать обывателю, что взыскание было вызвано “бестактностью”, допущенной градоначальником, оштрафовавшим не простого обывателя, а родственницу царя, графиню Строганову, вывесившую траурный флаг ранее опубликования официального сообщения о смерти Александра III.

Уже 17-го января, в день первого Высочайшего приема представителей дворянства, земств и городов, прозвучала знаменитая фраза Николая о “бессмысленности мечтаний”. “Я буду охранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный Родитель”, - заявил новый царь в своей программной речи, к которой, затаив дыхание, прислушивалась вся Россия.

Чрезвычайно характерна вся картина этого выступления Николая. В барашковой шапке, которую он держал в руке, был заготовлен текст речи, где вместо резкого слова “бессмысленные” мечтания было сказано “беспочвенные” мечтания. Но Николай чувствовал себя очень сконфуженно, начал свою речь с высоких нот и закончил ее криком, и отсюда-то и произошла эта оговорка. “Это был манекен царя, автомат. Впечатление было болезненно и сильно именно своей истеричностью и автоматизмом”, - свидетельствуют сообщения иностранных корреспондентов.

Молодой царь прокричал свою фразу о “бессмысленных мечтаниях” земцев так громко, что Александра Федоровна, в те дни плохо понимавшая русский язык, сочла долгом осведомиться у стоящей рядом великой княжны - в чем дело?

“Он им объясняет, что они - идиоты”, - объяснила спрошенная. Один из “идиотов”, предводитель дворянства Тверской губернии Уткин, от крика Государя вздрогнул настолько сильно, что выронил из рук золотой поднос с хлебом-солью для Самодержца. Покатился хлеб, просыпалась соль. - Плохая примета! - шептали сановные старички, глядя, как Воронцов-Дашков поднимает с пола подарки.

Впрочем, вскоре подоспела Ходынская катастрофа, происшедшая в дни коронации и затмившая все остальные столь многочисленные “приметы” в жизни царя-неудачника, обреченного на роль “последнего царя” России.

ГЛАВА VI. ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Если иной раз словечко, случайно вырвавшееся из уст, характеризует человека ярче и правильнее, чем целая речь, произнесенная им обдуманно и сознательно, если о человеке мы судим сплошь и рядом не по его словам и обещаниям, а по выражению глаз, по улыбке, то очевидно и для правильного представления о Николае нельзя ограничиваться одними лишь “историческими данными” о его царствовании.

Все осуществленные при нем “мероприятия”, все выработанные в его царствование “законоположения”, Боже мой, до чего хрупко, как мелко и ничтожно, до чего никчемно оказалось все это пышное сооружение, обвалившееся на наших глазах уже при первом порыве революционного ветра. Пыльные и жалкие обломки, густо залитые кровью, - вот и все, что осталось теперь от всей этой государственной деятельности. И, если правда, что, напр., Андреевский “Губернатор” или “Вор” интересует нас не потому, что один из них занимает губернаторский пост, а другой занимается воровской профессией, а несмотря на то, что пред нами вор или губернатор, то образ Николая II должен привлекать нас не только потому, что он царь, но еще и несмотря на это обстоятельство. Надо попытаться разглядеть человека в этой фигуре на троне.

- Человек, - это звучит гордо, - читали мы у Максима Горького. - Какая чудесная должность быть на земле человеком.

- Человек - это страшно, - читали мы у Леонида Андреева. - Тяжело и оскорбительно быть этой штучкой, что называется человеком. “Человек вместил в себя Бога и сатану, и как страшно томятся и Бог и сатана в этом тесном, смрадном помещении”. “А и трудно же, очень трудно быть человеком на земле!”

Считать ли звание человека “гордым” или трудным и жутким, но человек - это главная правда жизни.

Не потому, что Николай II был царем, а несмотря на то, что он - царь, вот, думается, единственно правильный подход к теме, если дорожить не историческими, а именно психологическими выводами.

Но как, каким образом отыскать человеческое сердце под этим мундиром?

Писал ли Николай II лирические стихи? У нас нет материалов для ответа на этот любопытный вопрос. Но если все же настойчиво захотеть подойти к Николаю Романову, именно как к писателю, если не мыслителю, то, по крайней мере, хотя бы как фельетонисту, то материалов для этого окажется в нашем распоряжении больше, чем достаточно. Перелистайте “Правительственный Вестник”, пересмотрите вскрытые революцией архивные материалы, - и какое обилие литературных произведений Николая в виде всяческих резолюций, Высочайших пометок, речей и тостов, “собственноручных” писем и телеграмм окажется пред вами.

Попытаемся подойти к этим произведениям спокойно, без политического ажиотажа и без политического задора, как сделал бы это вдумчивый и беспристрастный литературный критик, в руки которого попал том произведений неведомого автора-дебютанта.

Какие выводы принесет это спокойное, лишенное предвзятой оценки, изучение?

Большого вклада в сокровищницу русской литературы здесь критику не обнаружить. Хвастать, как говорится, нечем. И, когда в дни свободы, после 1905 года, один из предприимчивых издателей воспользовался отсутствием предварительной цензуры для того, чтобы без каких бы то ни было комментариев издать сборник речей Николая II, - эта книга была мгновенно конфискована ретивыми охранителями царского достоинства в голубых мундирах. Книга оказалась “возмутительной” и, как это ни странно, расшатывающей устои. Собранные воедино слова Николая производили слишком сильное впечатление.