Юрий Рост - Пути в незнаемое [Писатели рассказывают о науке]

Жадное любопытство к прошлому — вот что двигало Бартенева всю его жизнь. Бартенев — это «Русский архив», и «Русский архив» — это Бартенев. В этом служении (в конечном счете бескорыстном, потому что велику ли прибыль имел он от журнала) Бартенев был способен на нечто близкое к героизму. Я разумею факт еще малоизвестный в печати — предоставление Герцену «Записок Екатерины». Найдя список этих записок в архиве Воронцова, Бартенев привез его к Герцену в Лондон. Замечательно, что эти записки были изданы Герценом с анонимным предисловием, как мне удалось доказать, написанным Бартеневым. Нельзя себе представить впечатление, какое произвело это издание в России [51] Об этом вспоминает Вл. Мих. Голицын в своих «Воспоминаниях», напечатанных в «Голосе минувшего». , в особенности в семье Романовых, которые были скандализированы уже одним тем, что они оказывались Салтыковыми. Виновником всего этого грандиозного скандала был убежденнейший монархист!

Та же жадность к неопубликованному позволяла Бартеневу посягать на чужую собственность. Не помню кто, вероятно Садовский, рассказывал такой случай с Бартеневым. Приехав к какому-то важному барину в его подмосковную, Петр Иванович своими расспросами заставил его не только рассказывать семейные предания, но и показать какую-то заветную рукопись. Отправляясь спать в отведенную ему в мезонине дома комнату, Петр Иванович попросил гостеприимного хозяина дать ему рукопись почитать на сон грядущий, как говорится. Наутро просыпавшийся рано хозяин, выйдя прогуляться в сад, заметил свет в окне той комнаты, где спал Бартенев. Чуя что-то недоброе, он тихонько поднялся в мезонин, открыл дверь и увидел за письменным столом Бартенева, заканчивающего переписку полученной им рукописи.

Хозяин подошел к столу, молча взял свою рукопись и копию, сделанную Бартеневым, и унес их на глазах у изумленного и тоже молчащего гостя.

Спустя некоторое время Бартенев как ни в чем не бывало спустился к утреннему кофе, за которым ни слова не было сказано о происшедшем. Но, конечно, только в исключительных случаях Бартенева постигали такие неудачи. Вообще же было хорошо известно, что то, что к нему попало, получить обратно нелегко. Г. П. Георгиевский рассказывал мне, что Бартенев ходил в скрывавшем костыль длиннополом сюртуке, в котором внизу был вшит огромный внутренний карман. В этот карман могли исчезнуть, да и исчезали толстенные рукописи.

Скуп он был феноменально и гонораров за материалы и статьи, как правило, не платил. Владельцы фамильных архивов обычно считали ниже своего достоинства брать деньги за публикуемые Бартеневым материалы, а авторы статей или также не нуждались в гонораре, или, которые попроще, считали за честь печататься в «Русском архиве». Избалованный таким отношением и не нуждавшийся в материалах, которые шли к нему самотеком, Бартенев и не считал нужным тратиться на какие-то гонорары. Б. А. Садовский рассказывал мне, что за какую-то свою статью он неоднократно просил Бартенева что-нибудь уплатить. Тот, несколько раз отказав, наконец решил расплатиться. Достав из шкафа лист автографа Пушкина с текстом «Русалки», Бартенев взял длинные ножницы, отрезал ими три строчки и, подавая эту часть листа, сказал Борису: «Вот вам гонорар».

Эту операцию Бартенев сам в одном из писем к Брюсову сравнивал с делением мощей для антиминсов. Этот «антиминс» в рамке под стеклом, вместе с автографом Фета, висит у Брюсова и теперь. Я не знаю, как попала к Бартеневу рукопись «Русалки», принадлежавшая А. С. Норову. Весьма вероятно, что не совсем праведными путями. Но вот что мне известно относительно других рукописей Пушкина, бывших у Бартенева. Листок с стихотворением «Зачем безвременную скуку…», другой листок с стихотворением, озаглавленным «Ответ Х+У» («Нет, не черкешенка она…») и восемь рисунков Пушкина, смонтированных на два паспарту, принадлежавшие В. П. Зубкову, были подарены последним своему приятелю декабристу П. И. Колошину. После его смерти все эти рукописи перешли к его сыну (приятелю Л. Н. Толстого), С. П. Колошину, пожертвовавшему их в 1866 г. в Чертковскую библиотеку, библиотекарем которой был в то время Петр Иванович. В напечатанном в «Русском архиве» за 1867 год самим Бартеневым отчете этой библиотеки значатся как поступившие в нее все эти рукописи. А между тем в каталоге Пушкинской выставки 1899 г. в пятой московской гимназии значится автограф «Зачем безвременную скуку…» как собственность Юрия Петровича Бартенева. Значит, Петр Иванович не только взял себе эти рукописи, оставляя пост библиотекаря, но и подарил их своему сыну. О дальнейшей судьбе их я уже рассказывал. Некоторыми пушкинскими автографами он, вероятно, уплатил жалование, как своему секретарю, В. Я. Брюсову, к которому перешла и одна из пушкинских тетрадей, которая принадлежит в настоящее время мне.

Выше я говорил о давно задуманном мною труде — собрать воедино все писания Бартенева о Пушкине, а также и все о Пушкине, имеющееся в десятках писем разных лиц к Бартеневу. Все эти писания со вступительной моей статьей о Бартеневе, как пушкинисте, будут достойным памятником этому Нестору пушкиноведения.

Занимаясь исследованием о стихотворениях, приписывавшихся Пушкину, я пришел к заключению, что стихотворение «Гараль и Гальвина», опубликованное Гербелем как написанное Пушкиным, действительно ему принадлежит. Своим открытием я поделился с Гершензоном, Модзалевским и Щеголевым, которые совершенно со мной согласились. Откладывая из года в год публикацию моей статьи, я получил подтверждение моего мнения со стороны Б. В. Томашевского, сделавшего по моей просьбе анализ ритмики стихотворения и пришедшего к заключению, что это стихотворение написано Пушкиным в лицейский период его творчества. Но и это подтверждение Томашевского не побудило меня напечатать, и я ограничился только докладом в Государственной академии художественных наук, о котором я уже говорил. Единственное упоминание в печати об этом докладе имеется в «Бюллетенях ГАХНа». После этого, но не думаю, чтобы вследствие этого, Лернер в «Красной нови» (1927, № 9) напечатал статью, где доказывал принадлежность «Гараля и Гальвины» Пушкину. До публикации своей статьи Лернер на собрании сотрудников Пушкинского Дома делал об этом доклад, на котором Томашевский заявил, что он уже знает об этом открытии, сделанном Цявловским. Тем не менее Лернер не счел нужным упомянуть об этом обстоятельстве в своей статье. Впервые это стихотворение ввел я в «Краснонивское» собрание сочинений Пушкина.

При тех же работах над стихотворениями, приписывающимися Пушкину, я, в архиве Исторического музея, нашел любопытную запись Алексея Васильевича Орешникова о стихотворении «Се самый Дельвиг тот…». Я ее себе списал, и тем дело пока и ограничилось.