Виктор Шкловский - Собрание сочинений. Том 1. Революция

Массовая продажа бриллиантов в России ухудшает, может быть, положение какого-нибудь кафра в Южной Африке.

В области не быта, а в области произвола — искусства еще никогда не было так, как сейчас, когда Давид Бурлюк с картинами, как рассказал мне Иннокентий Жуков [292], приезжавший из Читы, когда Бурлюк с выставкой своих картин катает по Японии и хочет ехать в Полинезию.

Никогда еще русская танцовщица, как сегодня балерина Павлова, не делалась предметом толков и споров газет всего мира.

Никогда еще Европа не интересовалась негритянским искусством.

Человечество круто свернуто в один сверток.

И вот сейчас целый свет будет носить юбки по щиколотку и из обезьяньего меха отделку на платьях и пояса из мишуры.

Человеческое искусство, человеческие моды. Хороши они или нет, сейчас [они] всемирны. Человечество же в целом, может быть, уже переросло и обезьяний мех на отделку.

Одна моя знакомая живет на острове Мартинике.

Имя ее Эльза [293].

Она мне прислала открытку, что тоскует.

Есть такая тоска островитян.

Море кругом.

Чувствует человек, что кругом море. Даже когда моря не видит.

Тоскует человек, хотя и не видит края своей земли.

Тесно.

Так писала мне Эльза с острова Мартиника.

Напишу ей, что и я тоскую.

Тоской островитянина.

Кругла земля.

Не видал я никогда ее края, и нет у нее краев.

Кругла земля.

А я тоскую на земле, висящей летучим островом в мире — море.

Я тоскую тоской островитянина.

Человеческий дух и человеческая наука переросли землю.

Науке на земле физически тесно.

Для полной проверки принципа относительности, открытого Эйнштейном, нужны, быть может, земным академиям члены-корреспонденты на Марсе.

Тоской островитян тоскует наука земли.

Читал о попытках сношения с Марсом.

Жду писем.

Издательская деятельность в России восстановилась в последние ½ года или восемь месяцев. Правда, в период 1918–1921 годов выходили иногда отдельные книги, выпускали: «Алконост», «Колос», наш ОПОЯЗ (Общество изучения теории поэтического языка), но все это было делом удачи, случая.

По закону мы даже не имели права издавать, так как не имели права держать бумагу, издавать приходилось, подумывая об ответственности за скупку заведомо краденного или за укрывательство товара от реквизиции.

Иногда бывали отдельные удачи, например нам отпустил в долг 60 пудов бумаги Петербургский Госиздат, что дало возможность издать две книги, из них одна в 10 или 15 листов («Мелодика стиха» — Б. М. Эйхенбаума [294]).

Вообще же первоначально издавали книжки маленькие, как их называли, молитвенники, в 64 долю листа, по типу «Подорожника» Анны Ахматовой.

Такой тип издания пустил в ход «Петрополис». Причина, вызвавшая такое измельчание книги, простая: полное отсутствие бумаги, а особенно ее хороших сортов.

Молитвенники расплодились очень быстро и также скоро надоели.

Но своеобразные условия русского книгоиздательства привели к тому, что почти не выходит беллетристики, и не потому что ее нет, а потому что на нее нужно больше бумаги. Таким образом мы знаем, что в России есть спрос на стихи, как же пойдет беллетристика, сказать наверное нельзя.

Среди писателей же есть несомненная тяга к прозе: сейчас пишут прозу такие поэты, как Владимир Маяковский, Борис Пастернак, Андрей Белый, Евгений Замятин, в Петербурге работают Серапионы, в Москве среди пролетарских писателей есть талантливые прозаики, как, например, Михаил Козырев [295], находящийся под влиянием А. Ремизова, и т. д. Но беллетристика при мне (до 15 марта сего года) почти не выходила.

Правда, зато много книг лежало в типографиях; в печати были: повесть Всеволода Иванова «Цветные вечера», книга его же «Ситцевый зверь». С 1918 года лежал в одном издательстве альманах «Север» с вещами Евгения Замятина, у «Алконоста» был набран альманах «Серапионовых братьев», книжка Михаила Зощенко «Рассказы Назара Ильича, господина Синебрюхова», в наборе же видел, кажется, две книги Пильняка.

Характер книги, выходящей сейчас в Петербурге, изменился, издательства стараются издать большую книгу, молитвенники надоели.

Много книг выходит по философии, несмотря на то что на них есть специальная цензура. Книги выходят обычно в небольшом количестве экземпляров. Завод в 5000 экземпляров считается очень большим.

Нормально печатают 2000 экземпляров. Все это, конечно, не относится к книгам, сдаваемым в комиссариат народного просвещения, там практиковалось печатание книг в цифрах со многими нулями.

Ничтожный тираж современной русской книги в России объясняется узостью книжного рынка. Фактически книги идут только в Петербурге и в Москве.

Посылать книги в провинцию почти невозможно, так как теперь нельзя ждать даже месяца с расчетом за книгу, иначе падение рубля поглотит всю издательскую прибыль.

Главным книжным покупщиком для Петербурга является Москва, где петербургские книги дороже, чем на месте, от 50 до 100 проц<���ентов>. В последнее время пробовали связаться с Украиной, устроив с ней обмен книг, но пока это еще не удалось.

Это очень жаль, так как там есть свои ценные издания, в настоящее время печатается, например, найденная книга Потебни о Тютчеве.

Попытка связаться с Витебском, Псковом, Вологдой, Архангельском не дала почти ничего, провинция оказалась слишком бедной, чтобы покупать книги.

Книги дорожают очень быстро, по мере того как приходится фактически оплачивать рабочих. Бывают случаи, что счет, предъявляемый типографии, в десять раз больше того, что ожидаешь. Берешь в руки счет, как открываешь карту. Не знаешь, что там окажется.

В настоящее время в России готовятся несколько книг типа роскошных изданий. Издательство «Петрополис» выпускает книгу с 70, кажется, иллюстрациями большого формата из 20 трехцветок, это монография о Юрии Анненкове, как портретисте.

Текст М. Кузмина, Е. Замятина и Бобышова [296]. Работой над этой книгой занята была 15-я государственная типография почти всю зиму. Печатание книг в России — тяжелая работа. Зимой в типографиях так холодно, что стынет типографская краска и оттиски получаются бледными.

Положение писателей несколько улучшилось после восстановления книгопечатания в России. Но улучшение это не верное и временное, как временно само усиление издательств. Уже видны концы последних запасов бумаги. Нет уверенности в том, что покупатель сможет и завтра приобрести книгу. Писатель же пока продал и съел все, что он написал за последние два-три года. Подписаны контракты зачастую очень тяжелые на много лет вперед.

Чем будет завтра жить писатель — я не знаю. Пока же с радостью могу установить, что в середине зимы один очень крупный русский поэт в первый раз за три года начал топить печи.