Виктор Шкловский - Собрание сочинений. Том 1. Революция

Например:

«Ужасно! В России может быть к осени вымрет несколько миллионов».

«Ну что такое советский миллион!»

Мы подвигаемся к все более и более мрачному материалу.

Напомню, впрочем, одну страницу из «Записок из Мертвого дома». Цитирую по памяти. Нет книги под рукой.

У меня многого нет под рукой, например — Петербурга, хотя бы вместе с Ирецким [283]и советскими анекдотами.

Друзьям же привет.

Страница эта — следующая. Секут арестанта, офицер… Нет, не могу по памяти, пойду в город искать книгу.

«Принесут розги, а Смекалову стул; он сядет на него, трубку даже закурит. Длинная у него такая трубка была. Арестант начинает молить… „Нет уж, брат, ложись, чего уж тут…“ — скажет Смекалов; арестант вздохнет и ляжет. „Ну-ка, любезный, умеешь вот такой-то стих наизусть?“ — „Как не знать, ваше благородие, мы крещеные, сыздетства учились“. — „Ну так читай“. И уж арестант знает, что читать. И знает заранее, что будет при этом чтении, потому что эта штука раз тридцать уже и прежде с другими повторялась. Да и сам Смекалов знает, что арестант это знает; знает, что даже и солдаты, которые стоят с поднятыми розгами над лежащей жертвой, об этой самой шутке тоже давно уж наслышаны, и все-таки повторяет ее опять, — так она ему раз навсегда понравилась, может быть, именно потому, что он ее сам сочинил, из литературного самолюбия. Арестант начинает читать, люди с розгами ждут, а Смекалов даже пригнется с места, руку подымет, трубку перестанет курить, ждет известного словца. После первой строчки известных стихов арестант доходит до слова: „на небеси“. Того только и надо. „Стой!“ — кричит воспламененный поручик, и мигом, с вдохновенным лицом, обращаясь к человеку, поднявшему розгу, кричит: „А ты ему поднеси!“

И заливается хохотом. Стоящие кругом солдаты ухмыляются: тоже ухмыляется секущий, чуть ли не ухмыляется даже секомый, несмотря на то что розга по команде „поднеси“ свистит уж в воздухе, чтоб через один миг, как бритвой, резнуть по его виноватому телу» («Записки из Мертвого дома». Т. II, гл. 2).

Здесь хорошо дана бескорыстность анекдота, арестант смеется ведь не только из сочувствия. У него есть и чисто художественное ощущение от игры слов.

Интересно отметить, что кощунственные пародии на отпевания, когда кадило заменяют старым лаптем, а ладан куриным навозом (Ончуков) в деревне, как игру, производили очень религиозные люди.

Богохульство возникает часто из потребности игры с тяжелыми предметами, не связываясь с отрицанием божества или с желанием его активно оскорбить.

Это явление того же характера, как увлечение авантюрным романом с преступниками, но в романах мы имеем еще игру, напоминающую раздвоение личности при истерии, — не я, мол, люблю преступление, а этот описанный разбойник.

То же мы имеем в сентиментальном романе. Ричардсон эротичен, эротична, например, сцена обыска Ловеласом Памелы (но эротичен как бы не автор, а отрицательный герой). Так, может быть, написана книга Иова. И так будем мрачнеть дальше.

На юге России я слыхал два анекдота, рассказанные мне не то про белых, не то про красных.

Ведь песни белых похожи на красные песни.

Белые пели:

Красные пели:

Анекдоты же следующие.

Ведут человека на расстрел. Дождь. Холодно. Он говорит: «Какая погода плохая». Конвойный отвечает: «Тебе ничего, а мне назад идти».

Второй.

Ведут еврея на расстрел. Он спрашивает: «Какой сегодня день?» — «Понедельник». — «Пустяки, для меня начинается неделя».

На чем основан комизм этих анекдотов?

Не думайте, что я сошел с ума. Я только совершенно убежден в деле, которое делаю. Недавно узнал, что аналогичный анекдот существовал в XV веке.

Это анекдоты, кровь в анекдотах не кровава, берутся не вещи, а отношение вещей.

Анекдоты основаны в первом случае на сопоставлении смерти и неприятности, на различном отношении к чужой смерти и к личной неприятности.

Во втором случае анекдот построен на противоречии интонации обычной поговорочной фразы и трагизма положения.

Это любопытнейший пример обрабатывающей силы приема.

Вещи в анекдотах не значат сами по себе ничего.

Важно сопоставление вещей.

Трагическое отличается от комического не материалом, из которого построена композиция, а главным образом ключом, написанным перед произведением.

В частности, новая форма воспринимается почти всегда как комическая.

Может быть, поэтому комический жанр в искусстве обычно является передовым.

Впоследствии ощущение комизма стирается, и мы часто плачем там, где нужно смеяться.

Трагизм образа Дон Кихота — явление вторичное.

Исследование русского комического стиха покажет нам, что именно здесь создавались новые формы.

Я думаю, что в смехе крестьян над «Гамлетом» не было непонимания.

Они восприняли художественную форму драмы, но в ином ключе.

Смех есть один из видов ощущения композиционного неравенства.

Ошибка крестьян, смеющихся над «Гамлетом», того же рода, как и ошибка русской критики, плачущей над пародийным «Евгением Онегиным».

А «Евгений Онегин» пародиен насквозь.

Пародийны рифмы. Выбираю для заграницы примеры попроще:

Пародийны сравнения:

Пародиен сюжет и типы…

…

Статью свою бросаю, как камень в воду.

Постановка Сергеем Радловым комедии Шекспира «Виндзорские проказницы» в театре Народной комедии [284]производит впечатление чего-то безусловно правильно сделанного, чего-то бесспорного.

Режиссер здесь не сидит верхом на рампе, маша ногами и выкидывая новые коленца, а создает сценическое воплощение для выражения форм произведения, рифмует сцену с пьесой.

По существу, в постановке много нового.

Введена верхняя сцена с одновременным действием на ней, часть действия проходит на просцениуме, но все эти новшества органически вытекают из «игры», так что она без них непредставима.

Спорны, может быть, слуги просцениума с однообразными сальто-мортале в воздухе, выносящие столы и стулья в сценах «трактира». Зато совершенно органично цирковое действие в сценах поисков Форда. Когда слуги спрыгивают с верхней сцены.

Очень хороши костюмы, эффект которых усилен отсутствием декораций, в особенности костюм пастора, переодетого чертом, в сцене пуганья Фальстафа, — слишком хорош, неожиданно выдвигая на первый план второстепенное лицо.