Александр Севастьянов - Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

Для нас тут важнее всего то, что какими бы ни были мотивы фальсификаций, но в мировую прессу и мировое общественное сознание систематически и целенаправленно внедрялись представления о Белой армии как армии погромщиков. Что немедленно вызывало напряжение в отношениях Деникина и затем Врангеля с Англией, Америкой и Францией. Правительства белогвардейцев отлично понимали эту взаимосвязь и делали все, чтобы обелить себя от обвинений в потворстве погромщикам. «По яркому выражению Штифа, – замечает Немировский, – противопогромных приказов была «куча» (издавались они Главнокомандующим ВСЮР, всеми командующими армиями, многими комендантами городов); грозили они обычно расстрелом, в том числе расстрелом на месте».

Немировский-Могултай задается, однако, вопросом: «Могла ли военная власть бороться с погромами в большей степени – то есть так, как боролись хотя бы красные, подчас расстреливавшие в таких случаях собственных военнослужащих громогласно и десятками?». И вполне резонно отвечает: «Могла – рискуя немедленным развалом армии или собственным уничтожением в результате военных бунтов». Потому что «именно как целое еврейство проявило себя в 10-е годы таким образом, что просьба к командованию ВСЮР вести специальную пропаганду в защиту евреев как таковых была бы претензией не просто необоснованной, но и довольно бестактной… Меры специально проеврейские могли разве что дополнительно разжечь ярость войск и населения и уж во всяком случае придали бы командованию устойчивую репутацию «продавшихся жидам»…

Почему мы должны были сосредоточиться на проблеме именно белогвардейских погромов, в то время как евреев громили все славянские участники Гражданской войны – русские, белорусы, украинцы? Как метко заметил Немировский, «иметь дело непосредственно с народными массами украинским евреям было опаснее всего – атаманщина на Украине истребила больше всего евреев из всех действующих сторон». На втором месте были петлюровцы-гайдамаки, рядом с «подвигами» которых против евреев деяния добровольцев просто меркнут [303].

Потому что, во-первых, от информации о них зависела политика союзных стран по отношению к белым и красным. А от поддержки или неподдержки, признания или непризнания Англией, Францией и Америкой белогвардейцев или же большевиков – как основных воюющих сторон в Гражданской войне – зависела конечная судьба России в те роковые, решающие годы.

А во-вторых, русско-еврейская война в России, увы, не закончилась с поражением белых в Гражданской войне и с эмиграцией двух миллионов русских за рубеж, и это обстоятельство весьма важно для понимания дальнейшего.

Особенно хорошо сознавал роковую зависимость союзнической помощи от репутационных издержек барон Петр Врангель, который не упускал случая публично заявить о своем анти-антисемитизме, вопреки всем реальным обстоятельствам русско-еврейского противостояния. Ввиду принятых им недвусмысленных приказов и соответствующих жестких мер, среди деяний руководимой им Русской армии сколько-нибудь «исторических» погромов не отмечено.

Врангель принадлежал к особенной части русской интеллигенции, которая в упор не видела и видеть не желала той самой еврейско-русской войны, которая породила и Революцию, и Гражданскую войну. Среди интеллигентов этого сорта мы встречаем как обласканных евреями записных юдофилов вроде Максима Горького, чья политическая оптика была безнадежно искажена, испорчена, так и прекраснодушных русских людей христианской закваски вроде Зинаиды Гиппиус, всем образом жизни связанных с особым еврейским культурным пластом, не замешанным в революции или даже не принимающим оной.

«Антисемитизм, – писал Горький в своей газете «Новая жизнь», выходившей под большевиками, – жив и понемножку, осторожно снова поднимает свою гнусную голову, шипит, клевещет, брызжет ядовитой слюной ненависти.

В чем дело? А в том, видите ли, что среди анархически настроенных большевиков оказалось два еврея. Кажется, даже три. Некоторые насчитывают семерых и убеждены, что эти семеро Сампсонов разрушат вдребезги 170-миллионную храмину России.

Это было бы очень смешно и глупо, если б не было подло…

Есть… тысячи доказательств в пользу того, что уравнение «еврей = большевик» – глупое уравнение, вызываемое зоологическими инстинктами раздраженных россиян.

Я, разумеется, не стану приводить эти доказательства – честным людям они не нужны, для бесчестных – не убедительны.

Идиотизм – болезнь, которую нельзя излечить внушением. Для больного этой неизлечимой болезнью ясно: так как среди евреев оказалось семь с половиной большевиков, значит – во всем виноват еврейский народ…

А посему честный и здоровый русский человек снова начинает чувствовать тревогу и мучительный стыд за Русь, за русского головотяпа, который в трудный день жизни непременно ищет врага своего где-то вне себя, а не в бездне своей глупости» [304].

Не только Горький, долгие годы якшавшийся с большевиками, друживший с Лениным и искавший славы и чести быть «пролетарским писателем» и «буревестником революции», но и такой его политический антагонист, как Зинаида Гиппиус, создавшая в эмиграции «Союз непримиримых <���с большевиками, Советской властью>», совершенно искренне не понимали происходящего. Обладавшая тяжелой рукой как критик и политический публицист, Гиппиус, однако, с удивительной легковесностью отрицала всякие основания для антисемитских настроений. Причем не только в эмиграции, но даже и в самой Совдепии, где роль евреев в революционных преобразованиях была уже для всех очевидна. Она писала в 1921 году, едва вырвавшись с залитой русской кровью Родины, в статье «Антисемитизм?», специально призванной утвердить, что «антисемитизма нет»:

«Нормально ли, в самом деле, подозревать русскую интеллигенцию в антисемитизме? В здравой памяти на это способен разве крайний невежда… Нет, если есть какая-нибудь точка «святости» в душе русского интеллигента – она тут, в его кристально-честном отношении к евреям…

Так было, и это было неизменно, а теперь… теперь к этому прибавилось еще нечто новое: ощущение в полноте и внешнего нашего равенства с евреями, одинаковости нашей в несчастии… Мы и евреи – не одинаково ли угнетенный народ? И не наш ли это общий – ленинский, всероссийский – погром?..

Линия разделения – другая. Избиваемые русские, избиваемые евреи – по одной ее стороне, и одно. Избивающие русские, избивающие евреи – по другой, и тоже одно» [305].

Как видно, недаром Василий Розанов с горечью писал в «Мимолетном» 6 мая 1915 года: «Интеллигенция продала русский народ евреям на убой». Впрочем, солидаризуясь в оценке евреев со своим политическим антагонистом Максимом Горьким, Гиппиус в то же время впала в радикальный антагонизм и с еврейскими авторами эпохального сборника «Россия и евреи», сработанного двумя годами позже в Берлине, которые куда проницательнее смотрели в суть дела…