Александр Севастьянов - Преступник номер один. Уинстон Черчилль перед судом Истории

Всего в Крыму было уничтожено, по разным оценкам, от 20 до 120 тысяч бывших белогвардейцев и сотрудников администрации Врангеля, которых под угрозой расстрела заманивали на учетную регистрацию, необходимую якобы для последующего снабжения документами и трудоустройства, а потом расстреливали или топили в море. (В фильме Никиты Михалкова «Солнечный удар» достоверно показано, как это делалось.) Это было эпизодом планомерного уничтожения русской элиты, который нельзя списать на «эксцесс исполнителя».

В-третьих, Слезкин забыл или не захотел рассказать про третий, самый массовый эпизод антирусского еврейского революционного террора – про расказачивание. Зловещая Директива Оргбюро ЦК РКП (б) от 29 января 1919 года о беспощадном поголовном истреблении «всех верхов казачества» (понятие растяжимое; основные исполнители – командарм Иона Якир, секретарь Донбюро Арон Френкель, евреи) была подготовлена и подписана лично Свердловым. Последствия были страшными, особенно в отношении терского, гребенского, да и донского казачества. Ибо части особого назначения не только расстреливали подряд взрослых мужчин-казаков, но и приходили в казачьи села, где мужчины были на войне, неважно, у красных или у белых, и полностью изымали всякое оружие. После чего с гор спускались горцы – чеченцы, ингуши и др., резали, убивали, насиловали, грабили, угоняли скот… Геноцид казачьего субэтноса есть важнейший эпизод истории геноцида русского народа вообще.

Что и говорить, даже если мы ограничимся только этими, наиболее яркими, примерами [212], у авторов книги «Россия и евреи» были все основания опасаться за свой еврейский народ, навлекший на себя ненависть и месть русского народа. Приходится отметить, однако, что даже эта разумная, более чем обоснованная и оправданная постулатами еврейского этноэгоцентризма предусмотрительность не нашла отклика в душах единоплеменников Пасманика и Бикермана. Как заметил их соавтор Ландау: «Во всех народах, переживших подобные испытания, идет процесс самокритики, самопознания, самопретворения – где он в русском еврействе? Я слушал наших критиков, противников. Ни о чем подобном не было у них слышно; точно не о чем тревожиться и не с чем бороться. Виноваты все посторонние – правительство, генералы, крестьяне. Мы же не при чем… Когда некоторые из авторов этого сборника выступили в Берлине с докладами, посвященными еврейской ответственности, еврейскому участию в деле великого развала, – эти выступления были встречены великим возмущением. Даже признавая, гласно или молчаливо, правильность фактических указаний и анализов, выражали негодование или удивление по поводу решимости с ними выйти на гласную арену».

Если это глухое равнодушие к нашей русской боли и трагедии было характерно даже для оказавшегося в относительной безопасности, эмигрировавшего в Европу и отстраненного от российских неурядиц еврейства, то что же говорить о тех евреях, которые остались в России и сами принимали участие в ее преобразовании-убиении?!

Я не хотел бы, чтобы меня упрекнули в предвзятости, пристрастности и необъективности [213], поэтому воспользуюсь теми аргументами, которые подарили нам авторы упомянутой книги «Россия и евреи», будучи сами еврейской национальности, но честно смотрящие на жизнь, как она есть. Работая в свое время над предисловием к данной книге, я произвел выборку из их статей, которую и предлагаю вниманию читателей.

Читатель должен понять, прочувствовать ту атмосферу, которой была вызвана и в которой протекала русско-еврейская этническая война, ведь она в значительной мере определяла содержание т. н. Гражданской войны в России. Лучше, чем цитируемые ниже авторы-евреи, об этой атмосфере не сказал никто. Итак…

Наши авторы (здесь и далее в этой главке воспроизводятся страницы из книги «Россия и евреи» [214]) смотрели на жизнь, установившуюся в России с 1917 года, без розовых очков и видели не то, что хотелось видеть революционерам (миф блистательного коммунистического грядущего ослеплял порою даже очень умных людей) или предписывало большевистское правительство, а то, что было на самом деле. Результат революционной деятельности масс и их партийных вожаков оценивается ими беспристрастно; тут вам и красочные детали, тут и широкая панорама. Словом, как говорят художники-китайцы, – «взгляд лягушки и ласточки».

Картина была безотрадной, и я тем охотнее ее воспроизвожу, что написана она кистью свидетелей противной стороны.

Обращение «К евреям всех стран!»: «Мираж русской революции давно рассеялся. Вместо мраморных дворцов и висячих садов мир увидел безбрежную пустыню, загроможденную развалинами и густо усеянную могилами. Разрушено величайшее в мире государство, до самых основ разорено хозяйство многомиллионного народа, вырождается и вымирает сам народ. Потонули в море крови и все высшие человеческие ценности: религия, совесть, право, наука, опыт веков. Над хаосом царит по-прежнему злобный дух разрушения и обесценения. Как он ни оборачивается, какое лицо ни показывает, он все тот же».

И. М. Бикерман: «Большевицкое государство, заполнившее собой безгосударственную пустоту, образовавшуюся после революции, совместило в себе начала, столь противоположные, что уж одно представление об их совместности подавляет наше сознание: жгучую остроту мучений с мучительной длительностью, безмерность разрушения с нестерпимой узостью домашнего обихода: жизнь на протяжении двух материков мнется, гнется, ломается с невозмутимым спокойствием и будничной простотой, точно порошок в ступе готовят. И вот около этой дьявольской лаборатории, тут, – наш грех, великий грех русского еврейства».

Он же: «Убивал и грабил всякий, кто мог и хотел и кого хотел, ибо безоружный был в то же время и беззащитный. Истреблялись человек и плоды его труда под всякими видами и предлогами. Избивались бунтующей чернью сотнями и тысячами офицеры русской армии. Истреблялись помещичьи семьи, коим не удалось спастись бегством; горели, ибо поджигались, помещичьи усадьбы; растаскивались и уничтожались культурные ценности, накоплявшиеся в них в течение поколений: избивалось местами в экономиях все живое, даже бессловесная тварь. На улицах городов творила суд и расправу чернь – свирепствовали самосуды. Владельцы фабрик и заводов изгонялись из своих предприятий и жилищ. Все это происходило уже в первые медовые месяцы революции. Позже было больше планомерности, но не больше ценилась человеческая жизнь. Тысячами, десятками тысяч расстреливались во славу пролетарской революции люди на всем протяжении России – от столиц до самых заброшенных захолустий; расстреливались без суда, часто без допроса, без вины, т. е. попросту убивались; другие, и в неменьшем числе, гноились в смрадных, зараженных тюрьмах заложниками, причем чаще всего никому не известно было, залогом чего держатся обреченные. Не перечесть всех обстоятельств, при которых уничтожал человек человека. Но одна черта обща всему этому времени: охотились больше всего не за человеком, а за человеческой разновидностью. Не вина, не деяния лица опускали топор ему на шею, а принадлежность его к определенному слою, сословию, классу. Истреблялись дворяне, буржуи, бюрократы, золотопогонники. В заложники попадали даже люди, имевшие несчастие занимать квартиру с окнами на улицу: признак буржуазности».