Коллектив авторов - Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

[Szelényi 1987] – Szelényi I. The Prospects and Limits of the Eastern European New Class Project: An Auto-Critical Reflection on The Intellectuals on the Road to Class Power // Politics and Society. 1987. Vol. 15 – 16. № 2. P. 103 – 144.

[Wardi 1992] – Wardi D. Memorial Candles: Children of the Holocaust. London: Tavistock; Routledge, 1992.

В своем классическом эссе «60-е. Мир советского человека» Петр Вайль и Александр Генис остроумно заметили, что советские диссиденты действовали так, «как если бы Тимур и его команда восстали против режима» 853. Действительно, инакомыслящие 1960 – 1970-х во многом были детьми своей эпохи, желавшими привести ее в соответствие тем ценностям, которые она утверждала. Тем временем в послевоенном советском обществе существовало явление, куда более напоминающее буквальное воплощение гайдаровской повести в жизнь, – неофициальные группы («организации», общества, клубы, партии) советских школьников. С книжными тимуровцами реальных советских подростков объединяло не только стремление действовать в обход официальных институтов и утверждение ценности коллективной работы (это было и у диссидентов), но и склонность окружать свою группу и ее деятельность ореолом таинственности, а также устанавливать в ней иерархическую структуру (а это уже в корне противоречило диссидентским установкам на гласность и легальность протеста).

Поскольку начиная с 1930-х годов из советской культуры последовательно вытеснялись все практики описания и изучения групповой автономизации подростков, неофициальные группы советских школьников до сих пор не только не изучены, но, кажется, даже не слишком замечены исследователями. С точки зрения идеологов советского образования, процесс социализации младшего поколения должен был восприниматься всеми его участниками – и самими подростками, и дисциплинирующими инстанциями (школа, комсомол и семья) – как полностью контролируемый. Поэтому облеченные властью взрослые, как правило, опознавали в попытках автономизации подростковых групп политическое действие – или вовсе не замечали их. На протяжении 1940 – 1960-х годов ценность подросткового возраста постепенно начала признаваться. Однако в педагогических работах, директивах партии и комсомола, советском уголовном праве, литературе и кинематографе это происходило неодномоментно и несинхронно. Вследствие этого возникал конфликт интерпретаций поведения подростков, который не был исключительно дискурсивным феноменом и напрямую отразился на судьбах многих юношей и девушек, обвиненных в антисоветском поведении.

Спектр неофициальных групп советских школьников был достаточно широк. К ним можно отнести различные сообщества – от хулиганских компаний до групп, осознававших себя политическим подпольем. Несмотря на разницу целей подобных автономных ассоциаций, в действиях большинства из них можно выделить общие черты. Даже для очень политизированных групп были характерны значительная роль игрового элемента и имитация «взрослых» организационных форм и социальных ритуалов советской жизни, в первую очередь партийных и комсомольских, хотя зачастую и в переосмысленном виде. Неофициальные группы объединяла также ориентация на те образцы политической борьбы, усвоение которых происходило через школьный курс истории и произведения искусства соцреализма.

В фокусе этой главы находятся те объединения советских школьников, которые действовали вне контроля со стороны официальных институций (ВЛКСМ, пионерской организации) и воспринимались их участниками как альтернативная структура, преследующая конкретные цели – от организации досуга до политических изменений в государстве. Поэтому здесь не рассматриваются неструктурированные, пусть и значимые для их участников объединения, такие как дружеская компания, или локальные «бунтарские» акции – например, бойкот учителя со стороны школьного класса или коллективные прогулы уроков.

Задача моей работы – не просто представить читателю общественный феномен, практически обойденный вниманием исследователей. Описав содержательное и функциональное разнообразие таких коллективов, я хотел бы проанализировать роль политического протеста, игрового поведения, исторических литературных и кинематографических образцов в самосознании их участников и проследить эволюцию реакции на них «взрослых» идеологических и дисциплинирующих инстанций.

Удивительно, но в период «оттепели», когда участие молодежи в общественной жизни (от покорения целины до стиляжничества) стало заметно как никогда до этого, роль в ней подростков – тех, кто был чуть младше, – будто бы продолжала ограничиваться только учебой в школе и комсомольской работой. Даже историография молодежного политического подполья 1940 – 1960-х годов (явления наиболее близкого и даже отчасти пересекающегося с изучаемым феноменом) ограничивалась, по большей части, анализом протестных выступлений студентов и молодых рабочих, игнорируя аналогичные группы, участниками которых были школьники 854.

Одной из причин этого является некоторое несоответствие понимания термина «подростковый возраст» в современной психологии (11 – 18 лет) и той периодизации онтогенеза, которая была принята в советской педагогической литературе, где подростковый возраст соответствовал времени обучения в средних классах (11 – 15 лет). Младший школьный возраст считался еще частью детства, период, наступавший после 15 лет и длившийся до совершеннолетия, – ранней юностью. Проведение возрастного рубежа между подростковым возрастом и ранней юностью связано, надо полагать, еще и с тем, что с 15 лет (после 1954 года – с 14 лет) юноши и девушки могли стать членами ВЛКСМ.

Зарубежная педагогическая традиция, постулировавшая психофизиологическую и социальную однородность подросткового возраста как периода перехода от детства к взрослой жизни ( teenagers, adolescents ), критиковалась как «буржуазная» и, следовательно, не могла быть применена к советскому обществу: «…у подростка, живущего и развивающегося в условиях социалистического строя, формируются иные черты личности, чем те, о которых говорят буржуазные психологи» 855. Принципиальными отличиями советского взгляда на подростковый период были отрицание влияния полового созревания на психологию соответствующего возраста и постулирование концепции «преемственности и единства поколений».

Описанная Катрионой Келли применительно к сталинскому периоду табуированность подросткового возраста не была вполне преодолена и в «оттепельной» педагогике и психологии 856. Хотя со второй половины 1950-х (через двадцать лет после разгрома педологии) вновь стали выходить работы, посвященные подростковой психологии, пубертатный период в них расценивался лишь как время подготовки к взрослой жизни – пусть и обладающее некоторой собственной ценностью, но только в этом качестве «предварения». Из сферы внимания педагогов, по сути, выпадала ранняя юность 857. Первые попытки проблематизировать старший подростковый возраст сделал И.С. Кон 858. Но его ключевые работы по этому вопросу были опубликованы лишь в конце 1970-х – начале 1980-х годов 859.