Михаил Делягин - Империя в прыжке. Китай изнутри...

Однако этот ответ слишком прост и слишком похож на механическую экстраполяцию реалий России (и некоторых иных стран) на качественно иные условия Китая (тем более, что представительские расходы в последнее десятилетие резко сокращены, — после того, как не одна сотня чиновников поплатилась за них своими постами). Высокомерное же презрение западных бюрократов и аналитиков к восточным основано на чем угодно, кроме знаний — как характера работы китайского государства так и, что особенно важно, ее результатов. [161]

Стабильность и постепенное реальное (с учетом инфляции) удорожание юаня — результат осознанного выбора государства. Ограниченная конвертируемость (являющаяся, похоже, категорическим условием стабильности для относительно слабо развитых стран) в сочетании с огромными золотовалютными резервами позволяет ему определять динамику обменного курса не только в кратко-, но и в среднесрочной перспективе.

Похоже, оно поддерживает стабильность юаня, оценив опыт США по превращению доллара в мировую резервную валюту и связанные с этим преимущества. Его стратегическая, хотя и не провозглашаемая публично цель, — превращение юаня в региональную резервную валюту Юго-Восточной Азии и завершение этим переориентации региона с США и Японии на Китай при максимальном распространении юаня в остальном мире и, затем, превращении его в резервную валюту, равноправную с долларом и евро. В долгосрочной перспективе прорисовывается и возможность формирования в Юго-Восточной Азии валютного союза на основе юаня.

Сохранение долговременной стабильности юаня — условие реализации этой стратегии, а конъюнктурные жертвы в ее рамках оправданы и являются по сути дела сверхрентабельной инвестицией в национальное будущее.

Ключевой перелом в позиционировании Китая, сделавший описанную перспективу реальной, произошел накануне кризиса 1997–1999 годов (когда никто не предвидел не то что его масштабы и значение, но даже возможности) и был связан не только с экономическими, но и с военно-политическими факторами. Летом 1996 года в ходе ракетного «мини-кризиса» китайские вооруженные силы, отстававшие от американских в лучшем случае на целое поколение военной техники, выиграли у них «войну нервов», вынудив отказаться от первоначальных намерений провести «демонстрацию силы» в поддержку властей Тайваня.

Хотя это противостояние и касалось глубоко частного вопроса, первое со времен Вьетнама военно-политическое поражение США было в полной мере оценено рядом стран Юго-Восточной Азии.

Еще большее впечатление на них произвело восстановление китайского суверенитета над Гонконгом в следующем, 1997 году. Сейчас уже прочно забыто, насколько неожиданным для мира, да и для самих китайцев оказалась приверженность англичан заключенным в незапамятном прошлом договорам, из-за которой [162]они отказались от своего владения. Отражением нашей силы слишком часто оказывается слабость наших противников.

Китай стал едва ли не единственной страной мира, осуществившей легитимизированные всем мировым сообществом территориальные приобретения после Второй мировой войны (кроме таких специфических случаев, как воссоединение Германии и Вьетнама, передача Крыма входившей в состав Советского Союза Украине, а также объединение некоторых развивающихся стран — например, Танганьики и Занзибара в Танзанию, а Египта и Сирии в Объединенную Арабскую республику — в постколониальную эпоху).

Не случайно одним из самых ожесточенных сражений «финансовой войны» в 1997–1998 годах стала именно спекулятивная атака на гонконгский доллар: ее успех мог не только дискредитировать Китай, но и покачнуть его экономическую и политическую систему. Однако она была отбита — в том числе и за счет объединения финансового потенциала Гонконга с экономическим и политическим влиянием Китая.

Присоединение Гонконга (с юридической точки зрения — воссоединение с ним) стало переломным моментом развития современного Китая, который впервые после длительного скрытого развития эры Дэн Сяопина отбросил конспирацию и сделал заявку на лидерство — формально в масштабе региона, а реально — и всего мира.

Присоединив Гонконг, — финансовое сердце Юго-Восточной Азии и всего Тихоокеанского региона, — Китай взял под прямой административный контроль важнейший ресурс тогдашнего мира — финансовые потоки [163](с начала 2000-х годов таковым представляются уже информационные потоки, определяющие стратегическую «повестку дня»), показав, что ему мало колоссальных золотовалютных резервов и инвестиций, вливающихся в него через «финансовую воронку» Тайваня, — ему необходим уже контроль за финансовыми потоками и рынками вне его территории.

Эта заявка, равно как и способность к силовому противостоянию не с кем-нибудь, а с самими США, была в полной мере воспринята лидерами Юго-Восточной Азии. Они резко изменили свою внешнеполитическую ориентацию с преимущественно проамериканской на во многом прокитайскую, [164]заложив уже не экономическую, но и политическую основу постепенного формирования «зоны юаня» (подобной планировавшейся, но не возникшей из-за жесткого противостояния США «зоне иены»).

Стратегические планы китайского руководства нашли отражение в устремлениях лидеров региона. В условиях ослабления Японии и немотивированной агрессивности США АСЕАН все больше смотрит на мир глазами не входящего в нее Китая, превращаясь в региональную организацию не полицентрической интеграции, но интеграции вокруг Китая.

Эти устремления были усилены глобальным экономическим кризисом, начавшимся в 2000 году. Больно ударив по экономикам Юго-Восточной Азии, ориентированным на экспорт в развитые страны, он содействовал переориентации части производителей на Китай с его колоссальным внутренним рынком. Кризис еще более усилил влияние в странах Юго-Восточной Азии этнического китайского бизнеса, сохранявшего стабильность благодаря прочным связям с Китаем.

Укрепление регионального, да и глобального положения Китая в ходе кризиса 1997–1999 годов вызвало революцию в сознании китайской элиты. Китай стал осознавать себя уже не как единственное законное китайское государство, что подразумевало концентрацию на сомнительности иных китайских государств, но как лидер всего китайского сообщества, как государство всех китайцев, где бы они ни проживали.

Снижение положительного сальдо внешней торговли в начале 2000-х годов вынудило китайцев предлагать своим традиционным торговым партнерам в Юго-Восточной Азии вместо привычного для них кредитования в долларах кредитование в юанях (ибо долларов для этого просто не оказалось). Китайцы были потрясены энтузиазмом, которое вызвало это предложение: стабильно крепнущий юань, несмотря на нерыночный характер формирования его курса, пользовался и пользуется и сейчас (несмотря на демонстративное ослабление в начале 2014 года для остужения спекулятивных настроений) растущей популярностью. Его стабильность привела к постепенному переводу с 2006 года на национальные валюты части торговли и с Россией; в 2015 году предполагается перевести на национальные валюты половину двусторонней торговли.