Михаил Делягин - Империя в прыжке. Китай изнутри...

Кроме того, сокращение потребления богатых немедленно ударит по зависящим от них слоям общества, — а это значительная часть активного, грамотного и эффективного «среднего класса», недовольство которого может создать уже ощутимые политические проблемы.

Да и без них перенос вопроса об обеспечении социальной справедливости в практическую плоскость может привести к сокращению потребления не только богатых бизнесменов и топ-менеджеров, но и верхов партийно-государственного аппарата, что неприемлемо по сугубо эгоистическим соображениям.

Наконец, легко сказать «изменить систему распределения»: сделать это без изменения самой социально-экономической модели, без глубокой трансформации общественного производства, скорее всего, не получится. Ни механизмы, которыми следует осуществлять эту трансформацию, ни ее характер и последствия не понятны, — а стоит только сделать первый серьезный шаг, как придется делать и все остальные… добро, коли просто в неизвестность, — а если в пустоту?

Невозможность бесконечного продолжения форсированного развития Китая, — в силу ограниченности как внешнего спроса, так и внутренних ресурсов, — была очевидна, но и прекращение его по своей воле, а не в силу непреодолимых внешних обстоятельств, как оказалось, превышает силы человеческие.

Поэтому бурный экономический рост Китая за счет экспорта продолжался до тех пор, пока его не начало существенно ограничивать расширение и углубление глобального кризиса.

Однако до того момента китайское руководство успело совершить еще одну попытку сдержать рост потребления ресурсов, совершенно неожиданную и исключительно важную для понимания не только Китая, но и всего современного этапа человеческого развития, если не наиболее осознанным, то, во всяком случае, крупнейшим и активнейшим элементом которого он является.

Страдая от острой и неумолимо нарастающей нехватки ресурсов, понимая невозможность длительного развития за счет экспансии и видя свою неспособность сознательно переориентироваться с экспорта на внутренний рынок как ключевой фактор развития, китайское руководство в середине 2000-х годов приняло логичное, но крайне трудное для любой бюрократической системы и поистине удивительное, уникальное для китайской культуры решение о технологическом рывке.

Разумеется, никаких подобных слов, памятуя катастрофические последствия «большого скачка» Мао и трагикомические — «четырех модернизаций» Хуа Гофэна (которые потом слились в общественном восприятии с реформами Дэн Сяопина и были реабилитированы их успехом) — в явном виде руководителями не произносилось.

Однако вроде бы разрозненные действия и частичные решения, принимавшиеся по отдельным вопросам, слились в середине 2000-х годов в единый комплекс национальных усилий, который, возможно, и не осознавался отдельными его участниками, однако со стороны выглядел предельно целостно и вполне убедительно.

Казавшаяся безукоризненной логика была примерно следующей: нам не хватает ресурсов — и, раз масштабы их потребления не удается снизить замедлением развития, проблему надо решать путем изменения самого характера этого развития.

Оно должно стать менее ресурсоемким, но сделать это можно единственным способом: за счет решительного и комплексного изменения технологического базиса, то есть перехода к на порядок менее ресурсоемким технологиям.

Преимущество Китая перед странами, до него прошедшими путем ресурсосбережения, в первую очередь «старой Европой» и Японией, заключалось в наличии в мире уже готовых ресурсосберегающих технологий и социально-управленческих решений: их не нужно было выдумывать «с нуля» и изобретать заново, а вполне достаточно было просто найти у близких или дальних соседей, адаптировать к китайским реалиям, обкатать на экспериментах (обязательность которых является сильнейшей стороной управляющей системы всего постмаоистского Китая) и затем тиражировать в масштабах всей страны.

Однако эта очевидность представляла собой лишь ложку меда в бочке дегтя.

Трагическая трудность замены ресурсоразрушающих технологий 50-х и 60-х ресурсосберегающими технологиями 90-х и «нулевых» (не говоря уже об опережающих, прорывных, «передовых» в прямом смысле слова технологий) заключалась для Китая в неминуемо нерыночном характере этой замены.

Структура китайских цен делала массовый переход к современных технологиям экономически неэффективным, попросту нерентабельным, [168]так как наибольшую прибыль приносили примитивные «живопырки» образца 60-х, а то и 50-х годов, а сложные современные ресурсосберегающие механизмы стоили слишком дорого и окупались, если вообще окупались, значительно медленнее (одной из проблем была необходимость квалифицированного обслуживания, возможного далеко не всегда и не везде).

Изменить же структуру цен, приведя ее в соответствии западной, Китай с его не менее чем сотней миллионов крестьян, по-прежнему балансирующих на грани физического выживания, и примерно 280 млн. лишенных постоянной работы (что, между прочим, вдвое превышает население России!), просто не мог. Ведь это лишило бы нищую часть общества средств к существованию и привело к чудовищной социальной катастрофе. Пересадить же их на шею государства, резко расширив сферу социальной защиты, было попросту немыслимо как по сугубо финансовым, так и по фундаментальным культурно-политическим причинам.

Поэтому процесс, который на Западе произошел сам собой, автоматически при удорожании энергоносителей в ходе «нефтяного кризиса» 1974 года, в Китае пришлось осуществлять мерами государственной политики, по сути дела — прямым административным и политическим принуждением к технологическому процессу.

Это было историческим событием в масштабах всего человечества, продемонстрировавшим исчерпанность, неработоспособность рыночной парадигмы: стране, явившей собою наиболее наглядное торжество этой парадигмы за весь ХХ век, пришлось принять важнейшее стратегическое решение о своем будущем развитии на принципиально антирыночной основе.

Пример 18

Антирыночность стратегии: новый глобальный тренд

Аналогичным по характеру была программа развития альтернативной энергетики, принятая Евросоюзом и предусматривавшая доведение доли альтернативной энергии до 20 % энергобаланса расширенного Евросоюза к 2020 году.

Это было полностью антирыночным решением, так как почти вся альтернативная энергетика Евросоюза (кроме ветряков в Нидерландах и солнечных батарей в ряде южных регионов) в той или иной форме дотировалась государствами, и на момент принятия программы не существовало никаких сколь-нибудь обоснованных надежд на изменение этой ситуации.