Михаил Делягин - Империя в прыжке. Китай изнутри...

Однако Евросоюз принял стратегическое решение, носившее принципиально антирыночный характер (и бывшее неисполнимым, но это не столь важно: при определении стратегии направление развития несравненно важнее конкретных целей).

Непосредственной причиной был страх перед глобальным изменением климата, — однако сама его связь с человеческой деятельностью так никем и никогда не была доказана. Более того: достоянием гласности стала электронная переписка климатологов, из которой стали очевидны колоссальные фальсификации данных, призванных запугать человечество угрозой изменения климата, — однако на решение Евросоюза эта «утечка» не повлияла.

Причина настойчивого игнорирования европейцами фактов (а точнее, их вопиющего отсутствия) заключалась в категорической необходимости для них нового общего дела, заново сплачивающего если и не весь мир, то хотя бы западную цивилизацию.

Новый фактор сплочения был нужен прежде всего США — для оправдания своего доминирования (ибо смысл сверхдержавы заключается в получении ею коммерческих преимуществ в обмен на военно-политическую защиту или иную форму проявления безусловного интеллектуально-технологического лидерства). При этом интеллектуальное преимущество США проявляется и в том, что европейская элита, привыкшая в рамках трансатлантического партнерства перекладывать ответственность за все сколь-нибудь значимые действия на США, практически лишилась способности к принятию самостоятельных решений (характерно, что сами США последовательно отказывались от всех самоограничений в рамках климатологической вакханалии и даже не присоединились к Киотскому протоколу). Она действует всецело в рамках американского интеллектуального поля, — в том числе, как показало уничтожение Югославии и создание криминального государства Косово, и в прямой и безусловный ущерб самим европейским интересам.

Однако, помимо реализации сугубо американских интересов, сплочение западной цивилизации необходимо и по фундаментальным причинам: чтобы преодолеть длительный кризис идентичности (оборачивающийся в том числе медленным, но неуклонным уничтожением Европы этнической миграцией) и вернуть своим обществам смысл человеческого существования, утраченный после исчезновения угрозы ядерного уничтожения и обретения вожделенного комфорта.

После разгрома Советского Союза в «холодной войне» на роль нового «фактора сплочения» пробовались все, кому ни лень: от исламских террористов до болезней и астероидов, — и все попытки оказались тщетными. Наиболее серьезной была попытка, связанная с «международным терроризмом» (и сопровождавшаяся масштабной и драматичной даже для президента США постановкой 11 сентября 2001 года), — однако очень быстро выяснилось, что террористы, как и блохи, у каждого свои, и при этом их большинство очень неплохо управляется (или, как минимум, контролируется) соответствующими спецслужбами. Поэтому они годятся только в качестве универсального инструмента запугивания и растормаживания (для облегчения манипулирования им) общественного сознания, но ни в коем случае не в качестве источника иррационального и непреодолимого ужаса, сплачивающего раздробленные и конкурирующие национальные элиты.

В конце концов, «методом механического перебора» фактором сплочения Запада было выбрано глобальное изменение климата (термин стал общеупотребительным, когда оказалось, что одним из проявлений «глобального потепления» порой оказывается беспрецедентное похолодание), отвечающее как минимум двум очевидным критериям: безусловной опасностью и иррациональным характером (так как не только причины, но и масштаб, и даже основные формы и закономерности его проявления остаются толком не известными).

В силу фундаментальной важности этого явления для стратегического развития Запада он превратился в фетиш, практически в религиозный символ, используемый для формирования сознания всех современных западных обществ и в этом качестве, по сути дела, встал вровень с демократией, «правами человека» и агрессивным навязыванием гомосексуализма.

Однако борьба с глобальным потеплением принципиально отличается от этих традиционных западных фетишей своей универсальностью и позитивной обращенностью в будущее. Поэтому никакие значимые сомнения в этом краеугольном камне западной цивилизации невозможны (а если они и появляются, то практически не транслируются и тем самым эффективно глушатся); приоритетность же его над интересами текущей выгоды абсолютна и проявляется в том числе в открыто нерыночном характере решений, принимаемых на его основе.

Забавно, что своеобразной пародией на антирыночность стратегических решений Китая и Евросоюза стал выбор национальными элитами Польши, стран Прибалтики и, в 2014 году, нацистской Украины самой оголтелой русофобии в качестве основного принципа и фундамента всей государственной политики.

С экономической точки зрения это представляется нонсенсом, так как экономические организмы соответствующих стран исторически ориентированы на сотрудничество с Россией, а для развитых стран Европы представляли интерес преимущественно в качестве рынков сбыта (причем в случае Прибалтики — крайне незначительных рынков в силу малого населения и низкого из-за разрыва с Россией уровня его благосостояния).

Однако это социально-экономическое безумие с политической точки зрения было продуманным, принципиальным и, более того, объективно обусловленным выбором. Ведь следование самоочевидным национальным хозяйственным интересам автоматически вело к интеграции с Россией, которая в перспективе означала вхождение в ее состав.

Национальные же элиты, желая максимально комфортного потребления для себя и будучи вполне безразличными к судьбам своих народов, стремились любой ценой отделиться от этих народов (обычно глубоко презираемых ими) и стать частью европейских элит, для чего надо было полностью пресечь возможность интеграции с Россией в будущем.

Условием «европейского выбора» верхов было, таким образом, разжигание в своих обществах костра неутолимой ненависти к России. Она обрекала массы соответствующих народов на безысходную бедность и даже нищету, но зато являлась инструментом создания принципиально новых наций, не способных вследствие патологической русофобии на сотрудничество с носителями русской культуры и потому обеспечивавших принятие своих верхов Европой — пусть даже и в качестве заведомо младших партнеров или политической прислуги. [169]

Разрыв отношений с Россией был для элит Польши и Прибалтики (а теперь и нацистской Украины) инструментом переформатирования собственных народов, важнейшим средством строительства в своих странах новых наций, — и плата за это разрушением хозяйства этих наций и их едва ли не вечной нищетой представлялась элитам более чем приемлемой.