Михаил Делягин - Империя в прыжке. Китай изнутри...

Решения пленума, резко ограничивающие регулятивные возможности государства и во многом высвобождающие «свободную игры рыночных сил», соответствуют интересам бизнеса, как китайского, так и международного, — и вполне закономерно вызвали восторг выразителей их интересов, в первую очередь представителей глобальных монополий.

Причина «новой либерализации» Китая заключается не только в содержательной необходимости любой ценой подстегнуть теряющую драйв китайскую экономику, но и в политическом изменении соотношения сил внутри страны.

Китайское руководство не может не реагировать на рост значимости и влиятельности китайского бизнеса. Да, оно само вывело его на глобальный уровень и эффективно способствует его вхождению в глобальный управляющий класс, — но он остается бизнесом, и его интересы остаются его собственными интересами, отличными от интересов ограниченного своей границей континентального Китая.

С Китаем происходит, хотя и с отставанием, то же, что и с США: крупный национальный бизнес, становясь глобальным, начинает оказывать на национальную бюрократию все большее влияние, и его интересы становятся для государственных структур не менее (а часто и более) важными, чем интересы их страны и их народа.

Китай находится лишь в начале этого пути, — но влияние его бизнеса, в первую очередь его глобального бизнеса на его руководство уже совершенно очевидно.

Это создает реальную угрозу повторения горбачевского кульбита от служения руководящей структуры благу общества к его откровенному попранию ради личных корыстных мотивов правящего класса, сливающегося с бизнесом.

Да, в Китае этот процесс занял значительно большее время, почти 40 лет, и кульбит все еще не совершен, — но его угроза уже выкристаллизовалась с предельной откровенностью.

Именно поэтому говорить о будущем Китая исключительно в терминах XVIII съезда КПК представляется так же странным, каким было бы в 1981 году рассмотрение будущего Советского Союза лишь через призму решений XXVI съезда КПСС.

Впереди — глубочайшие структурные изменения, и 2017–2019 годы в соответствии с таинственной магией циклов китайского развития станут рубежом между качественно различными периодами истории великой китайской цивилизации.

Бурный экономический рост, тем более продолжающийся свыше протяжении жизни целого поколения (25 лет), практически неизбежно ведет к накоплению значительного числа диспропорций, наиболее болезненно проявляющихся в социальной сфере.

Китай является одновременно блистательной и пугающей иллюстрацией этой закономерности.

Социальное расслоение китайского общества стремительно ускорилось за время реформ. Так, по официальной статистике коэффициент Джини [191]вырос с 0,31 в 1980 и 0,33 в 1990 году (при том, что общественный протест против возросшего неравенства стал одной из причин событий на площади Тяньаньмэнь и последующей трехлетней «заморозки» реформ) до 0,41 в 2000 году и максимального уровня в 0,491 в предкризисном 2008 году. Затем он начал снижаться, — частью из-за антикризисной политики государства, частью из-за его сознательных усилий по снижению неравенства, — и в 2011 году составил 0,477 (сравнявшись с американским показателем, который, в отличие от китайского, увеличивается), в 2012-0,474, а в 2013 году достиг минимального за девять лет уровня 0,473. [192]

Наиболее болезненным было то, что после резкого уменьшения численности бедных на первом этапе реформ в дальнейшем их число сокращалось медленно. Богатые богатели все быстрее, средний класс все сильнее отрывался от основной массы общества, а бедные, хотя и жили все лучше, по-прежнему оставались бедными; во многом это оказывалось оборотной стороной последовательного стремления китайского руководства к максимальной занятости.

Осознание остроты ситуации китайским руководством привело к выделению наиболее обездоленным слоям населения 50 млрд. евро на пять лет и созданию системы медицинского страхования, которая должна была охватить 95 % населения. Однако коррупция резко снизила эффективность этих мер, а по ряду оценок — и вовсе парализовала борьбу с бедностью. В результате, как ни гордились Ху Цзинтао и премьер Вэнь Цзябао количеством людей, вырванным из нищеты в 2002–2012 годах, и расширением системы социальной защиты, социальная напряженность оставалась угрожающе высокой во время проведения XVIII съезда и остается таковой и сейчас. В 2012 году 169 млн. китайцев жили менее чем на 1 евро в день, — а число миллионеров, по оценкам, достигло 2,7 млн. чел.

По данным Всемирного банка, в Китае 1 % семей владеет 41,4 % национального богатства (в России — 71 %, в США с 1976 года этот показатель вырос с 9 до более чем 20 %). [193]

О глубине социального расслоения Китая свидетельствует и наличие специального НИИ рынка предметов роскоши. По его официальному доклады, в 2013 году Китай стал их крупнейшим потребителем: его доля на мировом рынке предметов роскоши, емкость которого достигла в 2013 году рекордных 218 млрд. долл., составила 46,8 % (102 млрд. долл.)!

В 2013 году Китай вышел на второе место в мире по числу миллиардеров; в 2014, по данным Forbes, в нем их было 152, и еще 45 в Гонконге, являющемся его административной единицей (в США, сохраняющих уверенное лидерство по этому показателю, живет 492 миллиардера).

При этом значительная часть партийного руководства Китая, насколько можно судить по просачивающимся данным, переродилась в новую буржуазию, живущую ради потребления и вполне удовлетворенную его уровнем. По данным социологов, до 80 % современной китайской буржуазии является близкими родственниками высокопоставленных чиновников. Деловая элита страны, таким образом, является продолжением ее партийной элиты.

В этой ситуации крайне маловероятно, что последняя всерьез будет поднимать среднюю заработную плату для наращивания внутреннего спроса, так как это невыгодно бизнесу, являющемуся ее неотъемлемой частью.

Высокий уровень социального расслоения, отражая все более болезненно переживаемое бесправие основной части населения, отражается в росте протестов (правда, увеличению их числа способствует и то, что китайские власти неуклонно снижают жестокость подавления протестов, вызванных социальными, а не национальными конфликтами).

По данным профессора университета Цинхуа Сунь Липина, число социальных волнений (беспорядков, демонстраций и иных гражданских выступлений) выросло с 87 тыс. в 2005 до 180 тыс. случаев в 2010 году. Другие аналитики указывают на рост численности массовых выступлений (с участием от нескольких десятков до нескольких тысяч человек) с примерно 9 тыс. в 1993 году до примерно 100 тыс. в год в 2011–2013 годах, причем общая численность участников выступлений неуклонно растет.