Михаил Делягин - Империя в прыжке. Китай изнутри...

Привыкшие отстаивать свое достоинство в дворовых драках, а часто и бандитских разборках, так или иначе ощутившие на себе дыхание Холокоста, они с беспощадной ясностью понимали, что, как в свое время сказала Голда Меир, «никто в мире не прольет ни одной слезинки по рекам еврейской крови».

Они знали, что их жизнь не представляет ценности ни для кого, кроме них самих — и не ждали от мира ничего, кроме враждебности и угрозы.

Они привыкли бороться за выживание — и эта привычка была главным ресурсом жизнеспособности Израиля, пока в силу возраста они не сошли с исторической сцены, передав эстафету поколению получивших прекрасное образование «эффективных менеджеров».

И на этом история израильского успеха закончилась.

Менеджеры не боролись за жизнь любой ценой, а работали по правилам.

Не воплощали в жизнь мечту поколений своих предков о Земле Обетованной, а повышали капитализацию и рентабельность.

И, умея прекрасно использовать тактические возможности, оказались совершенно беспомощными перед стратегическими угрозами.

Ярче всего это проявилось летом 2006 года в войне против ХАМАСа в Южном Ливане, обернувшейся, несмотря на наличие полноценной военной машины, эффективной разведки и деятельной дипломатии, кошмаром на всех уровнях, от стратегического (вместо подавления ХАМАСа агрессия способствовала распространению его деятельности с Южного на весь Ливан) до тактического (когда израильские танкисты продемонстрировали полную неспособность, например, к подавлению расположенных во дворах жилых домов огневых точек: пока они получали разрешение на их подавление, те успевали отстреляться и сменить позицию).

А в июне 2009 года свежеизбранный президент Обама, авансом получивший Нобелевскую премию мира, произнес историческую речь в Каирском университете перед аудиторией, в первых рядах которой сидели специально приглашенные на нее представители запрещенной тогда в Египте организации «Братья-мусульмане». Смысл лекции был прост: США выбирают в качестве своих стратегических союзников, обеспечивающих нужную им дестабилизацию мира, радикальных исламских фундаменталистов, утрачивая благодаря этому стратегическую потребность в Израиле.

А «эффективные менеджеры», сменившие отмороженных патриотов в Тель-Авиве, не только не смогли противодействовать смертельно опасной для своей страны смене американской стратегии, но просто не поняли смысла исторической речи Обамы. Даже, во время «арабской весны», начавшейся менее чем через полтора года после этого программного выступления, они, справедливо признавая, что для Израиля та обернется «длительной и холодной исламской зимой», тем не менее, приветствовали ее просто потому, что «демократия — это хорошо».

Таким образом, смена патриотов менеджерами в высшем руководстве страны лишает ее исторического иммунитета и создает ей реальную угрозу уничтожения.

Вчера это случилось с Израилем.

Завтра это может ожидать Китай.

Человеку, — нормальному человеку, не мазохисту и не алармисту, — свойственно инстинктивно не верить в страшное.

А поверив — пытаться решать проблему путем отказа от размышлений о нем.

Это нелогично и немного смешно, но нормально (как, впрочем, и почти все в нашей жизни — достаточно попробовать посмотреть со стороны на, например, сексуальные отношения): большинство из нас устроено именно так.

В самом деле: мы твердо знаем, что умрем… и столь же твердо решаем эту проблему простой декларацией того, что завтра этого, скорее всего, не случится. (Так действуют даже многие истово верующие люди, несмотря на свое неубиваемое преимущество перед атеистами).

Странно было бы ждать, чтобы в общественной жизни мы действовали по-иному, чем в частной. И верно: отношение современного человечества к надвигающейся на него глобальной депрессии ничуть не отличается от отношения большинства из нас к предстоящим неприятностям. Разница лишь в том, что временная мощь государственных и корпоративных страусов позволяет им успешно прятать голову не только в песок, но даже и, совершенно неожиданно для посторонних наблюдателей, в асфальт.

Напомним очевидное.

В настоящее время человечество совершает всеобъемлющий качественный переход. Его суть — приведение всех общественных отношений (от личных до глобальных), приспособившихся за прошлые века к индустриальным технологиям, к потребностям новых, информационных технологий. Существенно, что, если информационный бум плавно перейдет в бум биотехнологий, этот переход еще более затянется, так как приспособившиеся к информационным технологиям общественные отношения, не успев окостенеть, начнут заново приспосабливаться к новым, уже биологическим технологиям.

Одно из экономических проявлений этого перехода — загнивание глобальных монополий, являющееся основным содержанием современного экономического кризиса. Лишенные в силу глобальности рынка источников внешней конкуренции и успешно сдерживающие грозящий их доминированию технологический прогресс (в том числе злоупотреблением правом интеллектуальной собственности), глобальные монополии сталкивают мир в глобальную же депрессию, создавая нехватку спроса.

Крупнейшие экономики мира (США, Китай, Евросоюз, Япония), помня кошмарный урок 1929 года, сопротивляются оползанию в депрессию, замещая государственным спросом сжимающийся коммерческий спрос. К сожалению, максима «все прекрасное имеет конец» применима не только к мужчинам, но и к кейнсианству: чрезмерно долгая реализация его принципов неминуемо ведет к долговому кризису. А США, например, успешно реализуют их с 1981 года, — с «военного кейнсианства» Рейгана, принесшего Западу победу в «холодной войне»!

Сдерживание депрессии ведет к всеобщему долговому кризису, превратившемуся в самостоятельную проблему. Поскольку признание безнадежности долгов (которые невозможно уже даже обслуживать) и их честное списание практически гарантирует срыв в депрессию, в конце «нулевых», под влиянием кризисного ускорения роста цен в рамках обычной интеллектуальной практики провозглашения проблемы некоей новой нормой возникла идея размывания их при помощи ускорения инфляции. Если учесть ускорение инфляции из-за денежной накачки крупнейших экономик, эта идея представляет собой практически идеальное перекрашивание вынужденного зла в инструмент добродетели.

Однако примирение с неприятной действительностью достаточно для решения одних лишь морально-психологических, но никак не реальных проблем. С одной стороны, допустимая, пусть даже и повышенная, инфляция никак не успевает за нарастанием (в основном уже вынужденных) долгов и потому в принципе не способна их обесценить, а может лишь несколько замедлить нарастание их вала, несколько продлив агонию и отсрочив неминуемый все равно срыв в глобальную депрессию. С другой стороны, даже если инфляция и сможет решить каким-то волшебством проблему долгов, после этого она сама по себе неминуемо станет проблемой. А ее обуздание ужесточением финансовой политики (так как глобальная будущая инфляция, в отличие от нынешней российской, будет носить монетарный характер) практически неизбежно столкнет мировую экономику в ту же самую депрессию, которую она тщилась избежать при помощи повышенной инфляции.