Михаил Делягин - Империя в прыжке. Китай изнутри...

За время подлинной хозяйственной катастрофы — 1960–1962 годы — масштабы китайской экономики сократились более чем на 36 %. Хотя современные утверждения (пусть даже и со ссылкой на раскрытые архивы) о том, что в 1958–1962 годах от голода погибло 45 млн. чел. и представляются сознательным пропагандистским вымыслом, [103]масштабы жертв были исключительно велики. Страна даже по валовым показателям была отброшена на уровень ниже 1956 года.

Временное прекращение волюнтаристских экспериментов под лозунгом «урегулирования народного хозяйства», [104]вызванное глухим негодованием партии и всей страны, привело к быстрому восстановительному росту: в 1963 году — на 11 %, в 1964–1966 годах — на 16–17 %. Последствия «большого скачка» первоначально предполагалось преодолеть за 2 года, но в реальности «урегулирование» продолжалось в 2,5 раза дольше, целую пятилетку, — с 1961 по 1965 годы.

Восстановление экономики позволило окрепнуть разнообразным политико-бюрократическим и хозяйственным группировкам, а с другой стороны — широкие народные массы, переведшие дух после чудовищных бедствий «большого скачка», не могли не начать задумываться о причинах этих бедствий и виновных в них. Авторитет Мао Цзэдуна пошатнулся и в партии, и в народе.

Предкризисный уровень 1959 года был превышен лишь в 1966, причем сразу на 12 %, — и это немедленно проявилось в новой политической авантюре: в июне этого года Мао Цзэдун решительно перевел «культурную революцию», первые призывы к которой были организованы в ноябре 1965, в русло массового террора. Уже в июле он подвергнул публичной критике своего потенциального конкурента, Лю Шаоци, и лишил его власти, после чего тот пропал бесследно.

Были подвергнуты репрессиям две трети членов ЦК КПК, 14 из 17 членов политбюро ЦК, 8 из 9 маршалов. О масштабах репрессий свидетельствует то, что в 1966–1967 годах перевозка хунвейбинов и «революционных масс» составила около 30 % объемов всех перевозок железных дорог Китая.

«Жэньминь жибао» (аналог советской «Правды») в 1979 году определила число пострадавших от «культурной революции» в 100 млн. чел., и с того времени эта оценка, несмотря на свой символический характер, является наиболее распространенной. Численность погибших столь же символично оценивается западными источниками в 1 млн. чел.

Для экономики хаос и кровь «культурной революции» обернулись спадом 1967 и 1968 годов — на 7 и 6 % соответственно. Сравнительно небольшой масштаб на фоне тотальной дезорганизации общественной жизни объясняется не только лукавством китайской официальной статистики (которое далеко превосходит все, что может вообразить себе носитель европейской культуры, а в ряде случаев откровенно стоит ближе к поэзии, чем к бухгалтерии), но и тем, что трудовые коллективы крупных предприятий, наиболее значимых для хозяйственной жизни, в целом ряде случаев не допускали на свою территорию (а часто и в города) отряды «революционной молодежи», порой даже вступая с ними в вооруженные столкновения.

После компенсационного роста в 1969–1970 годах, достигшем 20 и рекордных 23 %, экономика Китая росла неустойчиво: в 1971 году — на 7 %, в 1972 — на 3 %, в 1973 — на 8 %, в 1974 — лишь на 1 %, в 1975 — опять на 8 %, а в 1976 году, 9 сентября которого Мао Цзэдун умер, наблюдался экономический спад в 3 %.

Всего с 1953 по 1976 годы ВВП Китая, несмотря на все трудности, политические судороги и рукотворные катастрофы, увеличился в 3,7 раза — со среднегодовым темпом роста в 5,6 % в течение 24 лет, почти четверти века. Этот средний результат представляется весьма удовлетворительным по сравнению с другими развивающимися странами (даже социалистической ориентации), — хотя нет сомнений, что без стратегии удержания огромного народа в состоянии хаоса «китайское чудо» (даже с учетом времени, необходимого на подготовку управленческих и инженерных кадров) произошло бы как минимум на четверть века раньше.

* * *

Таким образом, продемонстрированные после Мао Цзэдуна возможности Китая показывают: жившие в его правление стали подлинным «потерянным поколением» в истории китайского народа.

Однако на фоне предшествующих периодов, несмотря на все трагедии и даже катастрофы, это время в целом было успешным и даже благополучным.

Китай обрел наконец полноценный суверенитет, стал в прямом смысле этого слова подлинно независимым государством. Огромные массы людей, несмотря на все бедствия и катастрофы (в основном устраиваемые для них властью), ощутимо улучшили материальные условия своей жизни. Главное же — они впервые обрели всемирно-исторический смысл своего существования, выходящий за рамки их частной жизни, и во многом были окрылены этим неизведанным чувством.

При Мао и во многом благодаря ему Китай стал самостоятельным фактором мировой политики: его пришлось уважать и с ним пришлось считаться другим странам, и это стало источником законной гордости его граждан.

Вместе с тем главным фактором этих успехов стало пробуждение народа к историческому творчеству, к овладению своей собственной судьбой, оседланное и во многом организованное коммунистами. Мао сумел стать символом этого во многом объективного процесса и извлек из него максимум выгод, но уже начиная с «большого скачка» стал, как представляется сегодня, преградой развитию китайского народа, чудовищным паразитом на его теле.

Оценка, данная Мао Цзэдуном Сталину в период хрущевской антисталинской истерии (основной задачей которой, как мы сейчас видим, было укрепление собственной власти и отвлечение внимания общества от личных преступлений Хрущева в период «большого террора») и затем примененная Дэн Сяопином к нему самому — «70 % делалось правильно, 30 % было ошибками» — представляется выражением политической целесообразности, но никак не исторической достоверности.

В обоих случаях задача политических лидеров, дававших данную оценку, заключалась, прежде всего, в поддержании стабильности собственной политической власти при помощи сохранения у людей уважения и благодарности к ее морально-идеологической основе, которой был успешный в целом опыт социалистического строительства: в первом случае — у «старшего брата», во втором — в собственной стране.

Однако, сравнивая Сталина и Мао с высот (или из заболоченных низин) современности, нельзя не отметить, что созданная Сталиным система функционировала в целом успешно (хотя после его смерти она и не смогла эволюционировать и приспосабливаться к новым условиям, а разрушение ее отдельных фрагментов привело к чудовищным бедам). От содержательной же части наследия Мао Цзэдуна — просто для выживания нации — пришлось в авральном порядке отказываться почти сразу же после его смерти.

Соотношение между этими политиками напоминает сегодня соотношение между глубоким стратегическим мыслителем и не задумывающимся о будущем политическим интриганом.