Игорь Ротарь - Записки странствующего журналиста. От Донбасса до Амазонки

Патриарший монастырь в Пече — один из древнейших в Сербии. Если Косово сербы считают цитаделью своей Родины, то этот монастырь — его сердцем. До конца XIX века здесь постоянно проживал патриарх Сербии, и лишь после этого основная резиденция была перенесена в Белград.

«Монастырь — это единственное место в окрестностях Печа, где сербы чувствуют себя в относительной безопасности. В самом же Пече не осталось ни одного серба.

По сути, точно такая же ситуация во всем Косово, за исключением его северо-западных районов, где сербы и до войны составляли большинство населения. Албанцы не только изгоняют сербов, они пытаются уничтожить все свидетельства того, что этот край сербский. Так, сорок православных церквей уже разрушено. Один старейший храм в Призрене албанцы пытались взорвать дважды. Прежде чем выбраться из Косово, сербы из Печа и его окрестностей живут у нас, ожидая, пока в сопровождении конвоя их вывезут за пределы края. В общей сложности через монастырь уже прошли около 1500 человек. Сейчас у нас находятся 15 беженцев», — говорит мне иеромонах.

Едва я закуриваю во дворе монастыря, несколько мужчин с жадностью смотрят на дымящуюся сигарету. Выясняется, что, хотя эти сербские крестьяне и заядлые курильщики, выйти за ограду монастыря и пройти 300 метров до ближайшего киоска они не рискуют, так как боятся быть убитыми албанцами.

Но и в самой обители беглецы чувствуют себя не слишком комфортно. По вечерам вдоль монастырских стен с ревом проносятся на мотоциклах албанские подростки, они кидают за ограду обители камни и кричат, что отомстят «проклятым сербам».

Мой вопрос, помогают ли сербам итальянцы, вызывает у окружающих откровенное удивление: «Все, что они могут, так это защитить нас в монастыре. За его же стенами они не гарантируют нам безопасности. Мы живем в настоящем гетто. Наступил новый мировой порядок, и в нем нет места для сербов».

На следующее утро к стенам монастыря прибыло два маршрутных такси из Черногории.

— Нанимать албанцев для перевозки беженцев небезопасно, и поэтому мы вызываем транспорт из-за пределов Косово, — объясняет иеромонах Иоанн.

Погрузка беженцев идет нелегко. Иеромонах даже бьет по лицу крестьянина, безуспешно пытающегося затащить двух коней на тележку трактора. Выясняется, что священнослужитель против того, чтобы беженец брал с собой скотину: животные не выдержат трудностей дороги и умрут в мучениях. Однако старик серб непреклонен: это его любимые кони — и без них он не покинет Косово.

Наконец мы трогаемся в путь. Впереди военная машина с итальянскими солдатами. Затем следует трактор с прицепом, на который упрямый серб все-таки затащил своих коней, потом идут два микроавтобуса, и, наконец, завершает колонну джип с итальянцами. Я еду в первом микроавтобусе, а рядом со мной сидит жена хозяина коней. Из нашего окна прекрасно видно тележку трактора, где пытаются выбраться из сковывающих их пут обалдевшие от тряски животные. Крестьянка все время плачет и молится, чтобы ее скотина выдержала дорогу.

Увы, один из коней дохнет. Кровь из его пасти еще несколько километров оставляет след на горном серпантине. Наконец мы прибываем на косовско-черногорскую границу. Пока крестьянин вытаскивает труп своего коня, водители прикрепляют к машинам таблички с черногорскими номерами: теперь уже можно не опасаться, что кто-нибудь из албанцев даст автоматную очередь по сербскому автомобилю.

Македонская таможенница смотрит на меня с откровенным удивлением: «Вы твердо решили идти в Албанию?! Ну что ж, желаю удачи!»

На албанской стороне пограничник пожал мне руку и показал на здоровенного мордоворота: «Лучший таксист. Довезет до города». «Лучший таксист» запросил где-то в 10 раз больше реальной цены. Атмосфера напомнила мне Москву начала 90-х.

Я решил не баловать водителя-вымогателя и пошел в албанский город Поградец пешком — благо до него было всего-то три километра. Но уже минут через пять меня подобрал крестьянин на телеге.

Первое впечатление от Поградца было шокирующим: развалины домов, свалки мусора, костры с греющимися возле них людьми. Забавно, что в этой клоаке повсюду попадались бильярдные: при Энвере Ходжи бильярд был запрещен, и теперь албанцы отрывались по полной.

По-английски здесь никто не говорил, но мне удалось понять, что все гостиницы, указанные в моем путеводителе, были разрушены во время беспорядков после банкротства финансовых пирамид в 1997 году (я приехал в Албанию в 2000-м).

В итоге я остановился в частном доме в деревеньке недалеко от Поградца. И почти сразу же выяснил, что попал в не слишком безопасную страну. Оружие для защиты от бандитов здесь было в каждом доме. Как раз в ту ночь, когда я гостил в сельском доме, неожиданно началась стрельба. Хозяин, посокрушавшись по поводу «этого хулиганства», вдруг сам вытащил автомат и начал палить в темноту. Вскоре в деревне стреляли уже из каждого дома.

Из Поградца я отправился в Тирану, где и познакомился с симпатичным старичком Исмаилом, бывшим министром железнодорожного транспорта Албании.

Исмаил учился в московском МИИТе, а по его окончании получил столь престижную должность. Побыть министром молодому человеку удалось совсем недолго. Энвер Ходжи рассорился с СССР, а Исмаил и еще несколько его друзей, обучавшихся в СССР, решили написать албанскому лидеру письмо с объяснениями, почему ссора с Советским Союзом — ошибка.

Увы, закончить послание они не успели, их посадили раньше. Исмаил просидел в тюрьме больше 20 лет, сегодня он бесплатно (из любви к России) водит по Тиране российских журналистов.

Когда мы гуляли по Тиране, то у меня часто создавалось впечатление, что я перенесся в СССР середины 60-х: редкие машины, скромно одетые люди, советская мозаика на домах.

Удивляло также обилие велосипедистов (при Ходжи личные автомобили были запрещены, и люди привыкли к этому транспорту).

В целом мой новый знакомый был хорошим гидом. Единственное, что слегка огорчало, так это его перемены настроения. Он часто рассказывал, как в тюрьме его ударил охранник, и при этом плакал.

Кстати, не только Исмаил, но и почти все пожилые албанцы любят Россию. Люди старшего поколения учили русский язык в школе (он был основным среди иностранных даже после разрыва дипломатических отношений с СССР), и практически каждый албанец стремился продемонстрировать в беседе с русским знание языка Пушкина.

Правда, обычно дело ограничивалось всего лишь парой-другой фраз и декларированием стихотворения (как правило, «О советском паспорте» Маяковского).