Игорь Ротарь - Записки странствующего журналиста. От Донбасса до Амазонки

В древности Восточный Туркестан был могущественнейшим государством, оказавшим огромное влияние не только на Среднюю Азию, но и на Китай. В 1759 году китайские войска захватили регион и назвали его Синьцзян («Новая граница»).

С той поры уйгуры восставали более четырехсот раз, причем вооруженная «борьба с колонизаторами» продолжается и в наши дни. Так, например, в 2014 году в столице СУАР произошел террористический акт, в результате которого погиб 31 человек.

Когда я путешествовал как по советской, так и по постсоветской Средней Азии, то не ощущал никакого напряжения в отношениях между коренными жителями и русскими. К русским относятся даже с симпатией, уважая их «за культуру и образованность».

Совсем иная ситуация в Синьцзяне. По сути, здесь действует негласный апартеид: уйгуры не только никогда не обедают в китайских ресторанах (там нехаляльная пища), но и избегают делать покупки в магазинах выходцев из метрополии. Интересно, что очень многие уйгуры совершенно не говорят по-китайски, в советской же Средней Азии по-русски говорили практически все местные жители.

Национальный конфликт в Восточном Туркестане может спровоцировать даже невинный вопрос «Который час?». Местные китайцы нередко живут по пекинскому времени (официально утвержденному в автономии), а уйгуры — по местному, совпадающему с алма-атинским.

Огромное возмущение вызывает и китайский закон об ограничении рождаемости (хотя уйгурам и позволено иметь на одного ребенка больше, чем ханьцам), «оскорбляющий мусульманские традиции».

Отличие отношения народов Средней Азии к русским и китайцам отчасти объясняется особенностями мусульманского учения. Так, согласно исламу, христиане и иудеи — «народы книги» и, к ним нужно относиться с уважением, другие же «немусульманские» религии считаются ересью и не имеют права на существование.

«Мусульманин не должен жить под властью неверных. А если он согласен на это, то он не правоверный, а мунафик (лицемер)», — убеждал меня пожилой уйгур, не решившийся назвать свое имя.

Кстати, как мне показалась, среди уйгуров гораздо больше радикалов, чем среди кавказцев и среднеазиатов. Так, например, только в Синьцзяне мне удалось поговорить с людьми, в открытую восхищавшимися Бен Ладеном.

То есть резоны для снижения религиозности среди уйгуров действительно были. Причем в лагерях не только борются с религиозностью уйгуров, но и приобщают их к культуре Поднебесной (например, учат китайскому языку).

Я не согласен и с тем, что китайцы хотят полностью ассимилировать уйгуров. Пекин практически полностью копирует советскую национальную политику. Так, в Синьцзяне есть уйгурские, казахские, киргизские и таджикские национальные автономные районы. Во главе каждого из них стоит представитель титульной нации, а заместитель — китаец-ханец.

В автономиях есть телевизионные каналы и газеты на местных языках. Для всех национальностей созданы школы с преподаванием на родном языке, а в институтах действуют квоты для абитуриентов «из нацменов».

То есть сегодня китайские власти жестокими мерами пытаются интегрировать уйгуров в жизнь Поднебесной. Получится ли это — неизвестно, но, по-крайней мере, после создания лагерей по перевоспитанию теракты прекратились.

Мой самолет в столицу Кении Найроби прилетел поздно ночью, и я остановился в отеле в двух километрах от центра города. На следующее утро я решил прогуляться пешком, но был остановлен охраной на выходе из отеля.

— Сэр, возьмите такси. Пешком вам не дойти — вас обязательно ограбят.

Выяснилось, что по Найроби можно ходить пешком только в самом центре города, да и то только днем, а так единственный способ передвижения белого человека по столице — это такси.

Кстати, местные жители иногда выручают слишком беззаботных белых. Как-то я возвратился в кенийскую столицу на маршрутке и опять же со свойственной мне беспечностью попытался дойти до отеля пешком. Меня немедленно вызвалась проводить молодая женщина. По пути она обходила группки праздно стоящих молодых людей, и таким образом мы без приключений достигли места моего проживания. К слову сказать, добрая девушка отказалась взять с меня чаевые, она просто искренне хотела мне помочь: «Один бы вы не дошли до отеля, сто процентов».

Увы, такая бескорыстность довольно редка. Большинство моих встреч с кенийцами заканчивались просьбой денег или других услуг. Например, официантки в ресторанах часто просили меня помочь им «устроиться на учебу в Европу». Фотографировать в Кении очень сложно: люди всегда начинают требовать дань за снимок, причем часто в очень агрессивной форме.

Откровенное попрошайничество нередко сочетается с почти карикатурным обожествлением «белого господина»; так, в деревнях женщины нередко бросались целовать мне руки.

При этом неверно думать, что корыстное отношение к белым характерно только для кенийцев, «развращенных» цивилизацией.

Так, я пожил в племени скотоводов-кочевников масаев. Они обитают в шалашах, а их женщины ходят с обнаженной грудью. Основная пища кочевников — смесь молока и крови коровы. Когда я угостил своих новых знакомых сыром, то они мне признались, что еще никогда не ели этого продукта.

Так вот, даже эти «полудикари» отказывались фотографироваться бесплатно. Более того, масаи придумали своеобразный рэкет в отношении белых туристов. Они приходят на их бивак и начинают без спроса исполнять национальные танцы, а затем вымогают дань.

Интерес к деньгам «богатых» сочетается у местных бедняков с совершенно беспричинной агрессией. Так, на окнах кенийских поездов водружены решетки.

Когда поезд проезжает кварталы бедняков, то в него летят камни и бутылки — делается это просто от ненависти к богатым и скуки.

Проституток можно встретить в Кении на каждом углу, за очень небольшую мзду на интимную близость пойдет и практически любая горничная отеля. Но многие местные девушки «любят» музунгу (дословно «бескожий», как здесь называют белых) совершенно бескорыстно.