Дарья Златопольская - Настоящее. Диалоги о силе, характере, надежде [litres]

Это и правда поразительно – как этот индивидуальный дух возникает в юном Нурееве, да и в любом ребенке, не имеющем возможности получить блестящее образование. Это удивительное свойство души, и, мне кажется, во всем мире есть молодые люди, которые обнаруживают в себе этот зов, эту потребность человеческого духа. Что-то раскрывается в них, и они познают себя через это.

У меня много вопросов к человечеству и всем нашим недостаткам, но способность распознать в себе стремление, последовать ему и начать творить – это наша уникальная особенность, и она прекрасна! Меня до глубины души тронули воспоминания Нуреева о том, как он еще мальчишкой посетил Эрмитаж, и, конечно, его более поздние воспоминания о Лувре – мы показали это в фильме. Он в буквальном смысле был голоден, алкал соприкосновения с искусством, которое стимулировало в нем развитие. Эта жажда была неутолима. Вот это загадка! Ведь эта жажда никак не была связана с его ранним окружением и происхождением.

Знаете, именно это меня и поражает. Есть такое понятие – социальный лифт, то есть что-то такое, что может «поднять» вас из той среды, в которой вы родились. По-моему, культура как раз и есть такой лифт, который поднимет тебя откуда угодно на вершину человеческого духа. Но можно ли этому научиться? Или это нечто такое, что уже есть внутри нас, и что надо просто освободить?

Хороший вопрос. Думаю, что все же интенсивность восприятия, потребность в этом опыте будет разной – просто в силу различий личности, это ведь врожденное качество. Но, пожалуй, когда мы с детства соприкасаемся с театром, музыкой, живописью, это очень влияет на нас. Моя мама искренне считала, что детей нужно стимулировать к творчеству, чтобы они могли максимально высвободить свой потенциал, свой дух, мышление, личность чувствительную, любознательную, внимательную и добрую. Ведь искусство отражает наши простые человеческие трудности, боли и надежды. Я думаю, что ребенок, даже посещая такой простой спектакль, как «Остров сокровищ», сталкивается с нравственными вопросами.

Знаете, когда я учился в школе, мы, «творческие личности», всегда были в меньшинстве. Актеры, художники – это всегда маленькая группа забавных людей, которые хотят рисовать или выходить на сцену.

Белые вороны.

Да, точно, белые вороны! Системе образования они не слишком интересны. Учителя могли мне сказать: «Да, да, очень хорошо, отлично сыграл в этой постановке. Но не думай об этой профессии всерьез». Может, это был и разумный совет, но в то же время я думаю, что молодому творческому человеку можно сказать что-то более уместное. Например: «да, это сложная, трудная работа, но, если ты хочешь ею заниматься, мы всегда готовы тебе помочь».

Еще один момент, который особенно тронул в вашем фильме лично меня, – это встреча героя с картиной «Возвращение блудного сына» Рембрандта в Эрмитаже. Я помню ощущение, которое возникло у меня, когда я увидела эту картину: у меня полились слезы. Удивительно, что вы в своем фильме показали именно эту картину и отразили в точности мои чувства. Хоть Нуреев и не плачет, но эмоционально он очень близок к моим ощущениям. А что чувствовали вы?

Как удивительно, что вы спрашиваете именно об этом! Я с самого начала чувствовал, что эти встречи юного героя с великими произведениями искусства очень важны. Я в этом почему-то был уверен. Не могу объяснить, но это так же важно для понимания его личности, как наблюдать за его репетициями. Еще до съемок фильма я посетил Эрмитаж и увидел эту картину. И вот моя реакция на него была подобна вашей, потому что эта картина о беспредельном прощении, не так ли? Она о родительском объятии, которое как бы говорит: «Что бы ни произошло и что бы ты ни сделал, все равно я люблю тебя».

У меня слезы подступают!

Это великая вещь, правда? Это очень трогает, потому что такая безграничная любовь – это нечто колоссальное, то, что невозможно выразить словами. Но если мы с ней соприкасаемся, то она проникает в нас очень глубоко, затрагивает самое сердце.

Д. З. Одним из лучших фильмов о любви вы назвали «Осень в Нью-Йорке». Фильм неожиданно трагический, потому что он долго развивается как привычная мелодрама, и вдруг, в самом финале, когда зритель этого совершенно не ожидает, оборачивается трагедией. Почему выбрали в качестве любимого фильма о любви именно такой?

А. Ц.Не помню, что там в моей жизни было, когда я смотрел «Осень в Нью-Йорке» в первый раз, но, видимо, оставил он какую-то важную отметину. Американское кино все-таки больше заточено на счастливые финалы. А в «Осени в Нью-Йорке» вдруг не хеппи-энд. И это был шок, наверное, потому что авторы фильма осознанно это сделали, и это было честно. Для меня в тот момент, когда я его смотрел, это было честнее. Для меня это было «американское русское кино».

А что вы испытали в тот момент, когда стало понятно, что развязка все же трагическая и главная героиня умерла?

А у меня слезы появились на глазах. Я плачу, я не стесняюсь этого. Если мне грустно, если у меня укол в сердце произошел, я могу заплакать. Ну а зачем мы столько лет в нашей стране сдерживали друг друга от слез, рожденные с заточкой на поражение люди?

В фильме еще важно, что все-таки, несмотря на то что конец не счастливый, в нем есть какой-то свет. Потому что главный герой теперь на всю жизнь отмечен этой историей любви и никогда не будет прежним.

Вы сейчас очень правильную вещь сказали. Это не просто было «а давайте шокируем зрителя и убьем главную героиню!». Потому что у каждого героя была своя сюжетная арка [87] Последовательность эпизодов в повествовательном произведении, связанных общей сюжетной линией или мотивом. , и каждая арка закончилась в определенной логике. У неизлечимых болезней никакого другого финала быть не может, а в «человеческом диагнозе» героя были возможны изменения. И эта любовь его изменила. Поэтому финал трагический, но все равно светлый.

Д. З. Мне показалось, что Самсонов, герой вашего сериала «Домашний арест», – это такой русский Форрест Гамп. Ведь что такое, собственно, Самсонов? На самом деле – хороший мужик, но без собственной воли или плана. И благодаря тому, что он просто хороший, его, как перышко, в результате выносит куда-то в правильное место.

С. С.В нашей стране почему-то всем с детства прививается понимание – если не сказать понятие, – что надо быть жестким и сильным. И побеждает тот, кто сильный, тот, кто давит. Никакой толерантности к слабости нет в принципе. В остальном мире хотя бы присутствует фикция, как будто эта толерантность есть. А у нас – нет. У нас, если ты какой-то странный, сидишь за первой партой, то тебе надо сразу навалять. Создать на тебя давление и посмотреть, как ты под давлением будешь себя вести, какая будет химическая реакция.