Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

Зоринский встретил меня с энтузиазмом, когда я зашел на следующий день и остался обедать.

— Не успеете оглянуться, как мы вытащим Мельникова! — воскликнул он. — Следствие по его делу откладывают для сбора дополнительных улик. Его отвезут либо на Шпалерную, либо в Дерябинскую тюрьму, а там можно будет носить ему передачи. Тогда мы будем общаться, пряча записки в еде, и сообщим ему наш план побега. Словом, у нас все прекрасно, так что заходите выпить по рюмашке.

Эти добрые вести меня очень порадовали. Условия в любой из двух тюрем, которые он назвал, были намного лучше, чем на Гороховой, и, хотя перевод туда означал отсрочку исхода и, значит, продление срока заключения, в целом считалось, что в этих тюрьмах более мягкий режим.

— Кстати, — сказал Зоринский, — вы удачно зашли именно сегодня. Вечером мы ждем некого полковника Х. Он служит в Генеральном штабе, и у него есть любопытные новости. В Петроград едет Троцкий.

Елена Ивановна была в дурном настроении — порция сахара, которую обещали ей с коллегами, не поступила, и она уже два дня не имела возможности печь пирожных.

— Вы уж простите, Павел Иваныч, сегодня ужин плох, — сказала она. — Я собиралась подать вам шоколадный пудинг, но, к сожалению, десерта не будет. В самом деле, к нам возмутительно относятся.

— Ваше здоровье, — сказал Зоринский, ничуть не обескураженный перспективой остаться без третьего. — У нас тут есть кое-что получше пудинга, не правда ли?

Он пустился в свои обычные многословные рассуждения, завел волынку про довоенное время и прелести жизни в полку. Я спросил, как по его мнению, остаются ли офицеры в большинстве своем монархистами.

— Не знаю, — ответил он. — Пожалуй, можно сказать, что они разделились почти поровну. Социалистов совсем немного, но зато полно сторонников республики. Конечно, есть и монархисты, а у многих нет никаких убеждений. Что же до меня, — продолжал он, — то, поступая в полк, я присягал царю.

При упоминании царя он встал по стойке смирно, потом снова сел, и это меня поразило, поскольку показалось мне в самом деле спонтанным и непритворным поступком.

— Но я считаю, что с того момента, как царь подписал отречение, я свободен от присяги и могу служить кому хочу. В настоящее время я не служу никому. Троцкому я служить не буду, но буду с ним работать, если он предложит карьерные перспективы. То есть если союзники не придут в Петроград. Кстати, — прибавил он, резко оборвав свою тираду и явно снедаемый любопытством, — как вы думаете, союзники действительно придут? Англичане, к примеру?

— Не имею понятия.

— Странно. А здесь все в этом уверены. Но это, конечно, ничего не значит. Послушайте, что говорят в очередях и на рынках. Вот взяли Кронштадт, вот союзники в Финляндии и так далее. Лично я думаю, что они только все испортят. Никто на самом деле не понимает России, даже мы сами. Кроме, пожалуй, Троцкого, — добавил он, подумав, — или немцев.

— Немцев? Вы так думаете?

— Разумеется. Пруссачество — вот чего мы хотим. Вы видели этих толстощеких комиссаров в кожанках с тремя-четырьмя револьверами за поясом? Или матросов с золотыми часами и кольцами, как они прогуливаются со своими потаскухами по Невскому? Эти мерзавцы, я вас уверяю, будут землю носом рыть весь год, не жалея сил, потому что если сюда придут белые, то всех комиссаров повесят, выпотрошат и четвертуют. Кто-то же должен работать, чтобы все не замерло. Помяните мои слова, сначала большевики заставят работать своих коммунистов, дадут им всяческие привилегии и власть, а потом уже коммунисты заставят работать всех остальных. Да здравствует кнут! Снова старые добрые времена! А если вам они не по нраву, будьте любезны на Гороховую! Тьфу! — содрогнулся он. — Гороховая! За вас, Павел Иваныч!

Зоринский много пил, но с виду не пьянел.

— Кстати, — резко спросил он, — вы ничего не слышали от Марша?

— Да, слышал, — сказал я, — он в Финляндии.

— Что?! — заорал он, привстав из-за стола и мертвенно побледнев.

— В Финляндии, — повторил я, удивленно глядя на него. — Он скрылся позавчера.

— Он скрылся! Ха-ха-ха!

Зоринский сел на место. Его минутное выражение исчезло так же быстро, как и появилось, и он громко расхохотался.

— Вы это всерьез? Ха-ха-ха! Боже мой, да они взбесятся! Вот это умно, черт побери! Вы знаете, что в городе все вверх дном перевернули, чтобы его найти? Ха-ха-ха! Вот это действительно хорошая новость, ей-богу!

— А вы-то чего так радуетесь? — полюбопытствовал я. — Сначала вы как будто…

— Я просто был поражен. — Он говорил быстро и с некоторым возбуждением. — Разве вы не знаете, что Марша считали руководителем союзных организаций и опаснейшим человеком? Но по какой-то причине они были абсолютно уверены, что схватят его, на сто процентов. Они же взяли в заложники его жену, или мамашу, или кого там еще?

— Жену.

— Ей не поздоровится, — жестоко рассмеялся он.

Теперь пришел мой через удивиться.

— Что вы хотите сказать? — спросил я, стараясь не выдать волнения.

— Ее расстреляют.

С большим трудом мне удалось сохранить тон обычного безучастного любопытства.

— Так вы в самом деле полагаете, что ее расстреляют? — с сомнением сказал я.

— Наверняка, — выразительно ответил он. — А для чего, по-вашему, берут заложников?

Остаток вечера я думал только о том, что миссис Марш могут расстрелять. Полицейский сказал мне прямо противоположное, ссылаясь на свои источники внутри ЧК. Впрочем, зачем же вообще брать заложников, если отпускать их после бегства преступника? Больше я ничего не смог выжать из Зоринского, кроме того, что, по его мнению, миссис Марш могут продержать в тюрьме еще месяц или два, но в конце концов наверняка расстреляют.

Я лениво слушал полковника, напыщенного господина с густой седой бородой, который зашел после ужина. Зоринский сказал ему, что он может свободно говорить в моем присутствии, и, вытянувшись в струнку на стуле, полковник довольно нудно стал излагать последние события. Видимо, он был высокого мнения о Зоринском. Он подтвердил то, что говорил капитан о радикальной реорганизации армии, и сказал, что Троцкий планирует аналогичные нововведения и на Балтийском флоте. Я слушал не так внимательно, как следовало бы, и вынужден был попросить полковника повторить мне все это при следующей встрече.

Мария была единственным человеком, от которого я не скрывал ни одного своего шага. Каждое утро я стучал в помеченную мелом дверь. Мария впускала меня, и я рассказывал ей, как обстоят дела с миссис Марш. Конечно, я всегда оставлял ей надежду. Потом я говорил: «Сегодня, Мария, я переночую у Журналиста, вы знаете его адрес, завтра у Степановны, в пятницу у Зоринского, а в субботу здесь. Так что если со мной что-нибудь случится, вы будете знать, где именно. Если я исчезну, подождите несколько дней, а потом найдите кого-нибудь — пожалуй, кучер подойдет — и сообщите британскому консулу».