Пол Дьюкс - Британская шпионская сеть в Советской России. Воспоминания тайного агента МИ-6

Потом как-то раз мой командир сообщил мне, что ему приказано перебросить наш полк на фронт. После минутного размышления я спросил, не сможет ли он отправить нескольких солдат небольшими отрядами, скажем, по два-три человека, на что он ответил: «Возможно». Эти сведения навели меня на одну мысль. Через минуту я наклонился к нему и тихо сказал кое-что, тоже заставив его поворочать мозгами. Постепенно улыбка растянула его губы, он очень медленно закрыл один глаз и снова открыл его.

— Хорошо, — сказал он, — я прослежу за тем, чтобы вас в нужное время «убили».

Так и случилось, что в воскресенье вечером, за два-три дня до того, как полк покинул Петроград, меня вместе с двумя спутниками отправили в распоряжение артиллерийской бригады на отдаленном участке латвийского фронта под Двинском. Прибалтийское государство Латвия все еще находилось в состоянии войны с Советской Россией. Мои товарищи относились к другому полку, но их временно перевели. Оба они были надежными друзьями, которые не раз поддерживали меня в беде, и оба хотели дезертировать и служить у союзников, но опасались, что белые расстреляют их как коммунистов. Поэтому я обещал взять их с собой, когда отправлюсь в путь. Один из них был настоящий богатырь более шести футов роста, студент-юрист, боксер-призер, опытный стрелок, силач и спортсмен во всех смыслах и превосходный спутник для такого приключения. Другой был культурным и мягким, но отважным юношей, который, к счастью, знал тот участок местности, куда нас отправили.

В первую ночь мы одиннадцать часов тряслись в тамбуре пассажирского вагона. Когда мы садились в поезд, он был уже забит, люди сидели на буферах и на крышах, но нам хватило физической силы штурмом взять ступеньки и не двигаться с места.

К тому же мне еще и повезло. В тамбуре могло с удобством разместиться четверо, но туда уже набилось девять человек, все с мешками и чемоданами. Примерно через полчаса после того, как поезд тронулся, мне удалось приоткрыть дверь настолько, чтобы наполовину протиснуться в нее. Мои товарищи разбили окно и, к ужасу находившихся внутри, пролезли в него и протолкались вниз. Вполне в русском духе они сочли это веселой забавой, и вскоре ругательства сопротивляющихся пассажиров утихли. В конце концов я протолкнул и вторую свою половину в дверь, та хлопнула за мной, и мы снова смогли вздохнуть.

На следующий день нам пришлось ночевать прямо на траве на узловой станции. На вторую ночь мы должны были достигнуть места назначения, указанного в наших документах, и тем временем у нас случилось кое-что любопытное. Около трех часов ночи мы заметили, что поезд перевели на разъездной путь, а приглушенные крики в ночной тишине свидетельствовали о том, что происходит что-то необычное. Один из моих товарищей сбегал на разведку и принес чрезвычайно неприятную новость: поезд окружен и его собираются обыскивать. Накануне, отдыхая на узловой станции, мы столкнулись с подозрительным типом, явно из местного комитета по борьбе с дезертирством, который несколько раз выспрашивал у нас о том, каковы наши обязанности и куда мы едем. Вспомнив об этом случае, мы перепугались, что ищут именно нас, и это подозрение усиливалось, пока не превратилось в страшное убеждение у всех троих, особенно когда, во второй раз сходив на разведку, мы узнали, что именно наш вагон вызывает особые подозрения. Мы и еще двое мужчин занимали половину отделения в конце длинного вагона второго класса, но разговор с попутчиками ничего не сказал нам о том, что у них за дела. Проблема, с которой мы столкнулись, заключалась в том, как избавиться от трех бывших при нас небольших пакетов с картами, документами и моими личными бумагами — все самого компрометирующего характера. Пакеты были спрятаны в мешке с солью и слегка выпирали с боков. Мешок с солью наверняка откроют и посмотрят, что в нем. Первым делом мы подумали, не выбросить ли его в окно, но этого нельзя было сделать незаметно, потому что два наших незнакомых попутчика сидели у окна. Поэтому в кромешной тьме мы сунули пакеты под лавку, где их, конечно, нашли бы, но мы в отчаянии решили сказать, что это не наше. Только мы успели это сделать, как дверь открылась, человек со свечой просунул голову и спросил:

— Куда едете?

Оказалось, что нам всем выходить в Режице.

— В Режице? — переспросил человек со свечой. — Хорошо. Тогда в Режице посадим сюда арестантов.

Я даже не буду пытаться описать, в каком напряжении мы просидели следующий час. Хотя два моих друга спокойно смирились с неизбежной судьбой, я был совершенно не в состоянии последовать их примеру. Меня лично, может быть, и не расстреляют — во всяком случае, не сразу, — а скорее будут держать как ценного заложника советского правительства, чтобы через это добиваться уступок от англичан. Но двух моих верных товарищей застрелили бы, как собак, у первой же стенки, и хотя все мы с самого начала осознавали грозящую опасность, но, когда все-таки наступил роковой момент и я понимал, что спасти их не сможет ничто на свете, меня охватило непередаваемо горькое чувство.

Поезд обыскивали отделение за отделением. Приглушенный шум и суматоха, с которыми выпроваживали пассажиров в коридор, осматривали их вещи и сиденья, полки и подушки, постепенно приближались к нашему концу вагона. Из другой половины нашего отделения кого-то высадили, а кого-то посадили вместо него. Сквозь щели в перегородке блеснул свет. Мы напрягали слух, стараясь уловить обрывки разговора. Хотя наши неизвестные попутчики были невидимы в темноте, я чувствовал, что они тоже внимательно прислушиваются. Но сквозь перегородку не доносилось ничего, кроме приглушенного бормотания. Поезд тронулся, шумы и шорохи в коридорах продолжились. Вдруг наша дверь резко распахнулась. У нас душа ушла в пятки. Мы хотели встать, чтобы стоя встретить досмотрщиков. В дверях стоял тот же человек со свечой. Но, увидев нас снова, он только с досадой сказал «Ах да!» и рывком закрыл дверь. Мы ждали в напряжении, которое длилось бесконечно. Почему никто не вошел? Обыскали весь поезд, кроме нашего отделения. В коридоре все смолкло, из-за перегородки доносилось только бормотание. Забрезжил бледный рассвет. Мы увидели друг друга в неясных силуэтах, пятеро мужчин, неподвижно сидящих в безмолвном, тревожном ожидании. Когда доехали до Режицы, уже рассвело. Мы нетерпеливо продолжали сидеть, а двое наших неизвестных попутчиков вышли с вещами. Нам пришлось дать им выйти первым, чтобы отыскать три спрятанных под сиденьем пакета. Как во сне, мы вышли с последними из пассажиров, спешно двинулись по платформе и нырнули в шумную массу солдат и крестьян, заполнивших зал ожидания. Только там мы рискнули поговорить. Всем нам на ум пришло одно и то же слово, механически и сухо, как будто все это было не на самом деле: «Обошлось!»