Майк Дэш - Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии

Упрямство Фанаро было первым явственным признаком того, что дело Гарвана и Петрозино идет не по плану, но остальным свидетелям Гарвана пришлось еще хуже под стальными взглядами подсудимых. Люси и Сальваторе Мадониа дали показания о том, что узнали оловянные часы, добытые Кэри в «Кэпитал Лоун», – но, оказавшись на месте для дачи свидетельских показаний, Сальваторе стал говорить с «очевидной опаской», и на лице его запечатлелся ужас. Среди присутствовавших был Кэри, наблюдавший, как молодое поколение дает показания. Вот его слова:

Часы передали парню. Он посмотрел на них и уже был готов заговорить, когда в зале суда, который был заполнен людьми со смуглыми лицами, послышалось шарканье ног и свист. Один из них вскочил и приложил пальцы к губам… Молодой Мадониа больше не был уверен в том, что перед ним лежали часы его отца.

«Похожи на мои, – заикаясь, ответил юноша на вопрос Гарвана. – Но в мире может быть много таких часов, и точно я сказать не могу».

Люси Мадониа, жена убитого, давала столь же уклончивые ответы. Ей тоже передали часы, и она тоже вздрогнула, когда в зале суда послышалось шевеление и топот ног. Тот же смуглолицый человек вновь поднялся с места, и «миссис Мадониа», по словам Кэри, «за день до того уверенная, что часы принадлежали ее мужу, теперь потеряла память». Бесполезные показания членов семьи Мадониа нанесли ощутимый удар полиции, разрушив прочную связь Быка Петто и бочкового убийства. То, что осталось от полицейского дела, окончательно развалилось, когда в качестве свидетеля вызвали Пьетро Индзерилло. Кондитер, «который был готов, среди прочего, признать наличие бочек с сахаром в подсобной комнате магазина», побледнел от того же зловещего шарканья ног и отказался говорить.

Последним свидетелем, вызванным для дачи показаний в тот день, был Джузеппе ди Приемо, шурин Мадониа, отбывавший наказание в тюрьме. Невысокий сицилиец был последним из свидетелей, на основании показаний которого банде Морелло могли быть предъявлены обвинения. Зная, что ди Приемо имел все основания ненавидеть Клешню, Петрозино сделал все, что мог, чтобы убедить толкателя дать показания, пообещав ему полную защиту от семьи Морелло. Очевидно, обнадеженный такой гарантией, ди Приемо двумя днями ранее провел почти два часа, давая показания Фрэнсису Гарвану. Но оказавшись в суде, он принес присягу и тут же отозвал каждое слово. Фальшивомонетчик «смеялся в суде, – вспоминал рассерженный сержант Кэри, – и сказал, что Петто был его хорошим другом и, конечно, не стал бы убивать его зятя. Тем не менее нам было известно, что он ненавидел человека с бычьей шеей». На этот раз, подумалось Кэри, свидетеля не особенно напугала масса сицилийцев в зале суда. По убеждению сержанта, у ди Приемо была совершенно другая причина для молчания. Он планировал свершить собственное мщение за убийство мужа сестры.

Дознание проводилось еще семь дней, но вердикт был известен задолго до того, как оно доковыляло до конца. Мадониа, постановили присяжные, определенно был убит, но «неизвестным лицом или лицами». Обвинительных приговоров не было вынесено, даже Петто был в итоге выпущен из своей промозглой камеры в Тумс. Никто не слышал, чтобы Морелло когда-нибудь произнес хотя бы слово по этому поводу. Но прошло совсем немного времени, и события в других местах вновь привлекли внимание нью-йоркских газет к бочковому убийству. Когда это произошло, город и его полиция получили возможность окинуть более пристальным и беспристрастным взглядом всю глубину опасности, ожидающей всякого, кто навлечет на себя гнев Мафии.

Джузеппе Морелло оставилмало ключей к пониманию его истинного характера, если не считать того немногого, о чем можно сделать вывод на основании его преступлений, которые были толково спланированы и решительно исполнены. Во многих отношениях он был обычным сицилийцем: серьезно относился к обязанностям сына и главы собственного семейства и настолько чтил память своего отца, что троих его сыновей последовательно называли при крещении Калоджеро. Однако прежде всего Морелло был доминирующей личностью и человеком непоколебимой твердости духа. Оба эти качества, скорее всего, явились порождением тех трудностей, которые он вынужден был преодолевать, чтобы компенсировать свои физические недостатки. Его исключительные качества – по крайней мере, для убийцы – отчетливо проявились в его достижениях. Несмотря на то что мафиози были в Соединенных Штатах и до него, ни к одному из них коллеги-преступники не относились с таким благоговейным трепетом.

И все же в характере Морелло было мало привлекательного. Да, он проявил себя нестандартным начальником, который не чувствовал себя связанным правилами, придуманными другими людьми, и в своей первой семье он создал высокоэффективную преступную организацию. Более того, банда была его личным творением и очень отдаленно напоминала семью с точки зрения сицилийской Мафии. Не последним из талантов Клешни была способность сплотить разрозненную группу мафиози из разных городов и разного социального происхождения, сделав их настолько внушительной силой, что они завоевали господство над всеми другими бандами в итальянском районе Нью-Йорка. Однако Морелло был также коварным и злопамятным диктатором, который подавлял любое инакомыслие и редко обращался за советом даже к своим ближайшим лейтенантам. Из всех его многочисленных приспешников только Волк Люпо, видимо, не боялся его; остальные члены семьи были движимы скорее страхом, нежели преданностью. Шеф Флинн, который годами размышлял над разгадкой личности Морелло, заключил, что босса в основном интересовала власть, а не богатство: это объясняло, почему он жил скромно и не сделал столько денег, сколько могла бы принести его убийственная карьера. Для Флинна действия Клешни были легко объяснимы. Он писал, что Морелло был просто «плохим – совершенно, сознательно и страстно… Лишь о немногих людях можно сказать, что они получали удовольствие от того, что были преступниками. Старый Джузеппе был одним из них».

Шеф был уверен, что именно одержимость Морелло властью делала его непримиримым врагом, полным решимости покончить со слабостью в рядах своей банды, которая проявилась в деле о бочке, и всецело готовым расправиться даже с самыми преданными последователями, если это будет способствовать достижению его целей. Не нужно было обладать проницательностью Клешни, чтобы догадаться о том, что Секретная служба знала о его делах гораздо больше, чем он предполагал. Противостоянием его банды и властей он был во многом обязан непрофессионализму его людей – не в последнюю очередь Быка Петто, чье решение избавить Мадониа от однодолларовых часов легко могло стоить жизни боссу и нескольким другим людям. Проанализировав происшедшее, Морелло убедился, что в его ряды затесался по меньшей мере один предатель, и, очевидно, решил избавиться от тех людей, которые слишком много знали о бочковом убийстве. Жажда мести всем, кто, как он считал, нанес ему обиду, была одной из самых ярких черт Клешни. Осенью 1903 года он замыслил заговор против них всех.