Майк Дэш - Первая семья. Джузеппе Морелло и зарождение американской мафии

Было 19 апреля 1903 года, первый день первого слушания по делу о бочковом убийстве и день, предшествовавший тому, когда Джозеф Петрозино окончательно установил личность жертвы. Для людей, которые позиционировали себя как разнорабочих, у сицилийцев нашлись уж больно первоклассные представители. Морелло и Люпо наняли Шарля ле Барбье, одного из нескольких самых знаменитых адвокатов Манхэттена; пятеро менее известных поверенных из фирмы Барбье отвечали за остальных членов банды. По данным полиции, судебные издержки были оплачены за счет обязательной пошлины, собранной в Маленькой Италии другими членами семьи Морелло; общая сумма сборов составила десять тысяч долларов. В течение нескольких следующих недель просачивались слухи о том, что подобные сборы проводились в других городах на Восточном побережье, явив собой поразительное свидетельство растущего влияния босса. В Бостоне семеро сицилийцев явились в штаб-квартиру полиции просить защиты от Мафии, которая, как писала местная газета…

…вынудила их сделать взносы в фонд защиты по делу о бочковом убийстве. Каждый из иностранцев показал письмо из Нью-Йорка. Они были весьма напуганы, даже находясь в безопасном месте – личном кабинете [начальника полиции]. В письмах говорилось, что куда бы они ни пошли, они были объектами слежки, и глаза Мафии всегда следили за ними; [и] что если они не внесут требуемую сумму немедленно, они будут мертвы.

Ле Барбье и его сотрудники принялись отрабатывать свои солидные гонорары, как только Барлоу открыл процесс. «Я прошу, чтобы сегодня же приступили к процессу отсева, – начал Барбье. – Заключенных очень много, а поскольку убийство было тайным, все эти люди не могли принимать в нем участия». «Группу» его клиентов нужно было сразу отпустить, продолжал адвокат. Когда Барлоу отклонил его просьбу, ле Барбье в ответ сделал акцент на самом уязвимом месте в версии обвинения:

Я уверен, что полиция идет по ложному следу. Они совершили большую ошибку. Доказательство этой ошибки очевидно: проходит день за днем, а личность жертвы этого убийства установить не удается. Я прошу помощника окружного прокурора указать хотя бы одного из заключенных, в отношении которого имеются основания полагать, что он виновен.

Вмешательство ле Барбье задало тон всему заседанию. Связанный по рукам и ногам настойчивым требованием преждевременных арестов, исходившим от инспектора Маккласки, помощник окружного прокурора Фрэнсис Гарван мог уповать только на установление личности убитого и на то, что ему, возможно, удастся доказать причастность банды к заговору. Дело усугублялось тем, что Морелло ничего не сказал суду; Клешня отрицал даже то, что знал убитого, и отвечал на большинство вопросов фразой «Я не помню», пожимая при этом плечами. Люпо, вызванный следующим, поразил репортеров в зале суда своей учтивостью и невозмутимостью. Он «лжесвидетельствовал вновь и вновь», как полагал один журналист, но с этой ложью даже Маккласки ничего не мог поделать, кроме как клятвенно заверить ожидавших репортеров, что «к заключенным будут применены методы допроса третьей степени в надежде, что кто-то из них сломается».

Лишь на второе утро слушаний Гарвану улыбнулась удача. Помощник окружного прокурора вел очередной непродуктивный допрос, когда в зал суда проник клерк из его конторы с листком бумаги, на котором была нацарапана информация, полученная по телефону из Буффало: имя, подробные сведения о месте проживания убитого и сопутствующих обстоятельствах. Гарвану потребовалась минута, чтобы переварить эту информацию. Затем он улыбнулся, отложил записку и стал заново вызывать обвиняемых, начиная с Морелло. Встречались ли они когда-либо с Бенедетто Мадониа? Результат явился чуть ли не сенсацией, свидетелями которой стали журналисты, освещавшие слушания. «Каждый отрицал, что знает этого человека, – отмечал репортер Sun , – но когда вопрос был задан впервые, среди заключенных поднялся гам на итальянском языке, и они, очевидно, были очень взволнованы».

После этого Гарван сделал еще несколько удачных ходов. Момент его славы наступил на следующий день, когда он предъявил приходо-расходную книгу, которую Флинн нашел в квартире Морелло, с записями, касавшимися Мадониа, а также письмо, полученное Петрозино от семьи убитого. Каракули в письме, пришедшем по адресу в Буффало, были набросаны красными чернилами на том же, с трудом поддающемся прочтению, сицилийском диалекте, что и запись в приходо-расходной книге. Гарван заставил Клешню признать, что и то, и другое написал он. Это доказывало, что Морелло знал жертву в бочке. Письмо также являлось – по крайней мере, в глазах полиции – смертным приговором для погибшего. «В Мафии, – как объяснял один полицейский газете Evening Journal …

…не принято угрожать. Предводитель не сообщает подозреваемому, что его действия повлекли за собой смертный приговор. Методы здесь не столь прямолинейны. Провинившемуся члену Мафии высылается письмо, написанное красными чернилами, вместо крови… Согласие или несогласие с содержимым на судьбу получателя не влияет. Для итальянца, сведущего в методах Мафии, получение такого письма уже равносильно смертному приговору».

Пресса уделила много внимания этому откровению, и теперь сторона обвинения на основании письма и приходо-расходной книги могла доказать, что Морелло солгал под присягой о том, будто не знает Мадониа. Однако ни письменные свидетельства, ни показания, которых помощник окружного прокурора добился от заключенных, не доказывали, что кто-либо из них участвовал в бочковом убийстве. Оперативники Флинна в последний раз видели Мадониа идущим по Принс-стрит в восемь часов вечера вместе с несколькими людьми Морелло. Но что случилось с ним после этого, оставалось загадкой. Домыслы, косвенные улики, немногочисленные подсказки осведомителей – все это помогало полиции восстановить ход событий в те последние часы жизни жертвы. Но ничего из них не было принято в суде. На четвертый день Барлоу заключил, что информации недостаточно для того, чтобы удерживать кого-либо из заключенных по обвинению в убийстве. Это означало, что со всех тринадцати задержанных должны были быть сняты все обвинения.

Слухи о скором освобождении обвиняемых быстро распространились в толпе их друзей и родственников, ожидавших у зала суда. Но не успели Морелло и его люди выйти из здания суда, как Маккласки снова арестовал их, на этот раз по обвинению в лжесвидетельстве – поскольку каждый, давая свидетельские показания, отрицал, что знал Мадониа. Люпо было предъявлено отдельное обвинение в фальсификации денежных средств. Переписка, которую Флинн изъял в его комнате, показала, что он рассылал по почте поддельные банкноты итальянским рабочим в Канаде.