Хедрик Смит - Русские

Простота и скромность, напоминающие американскую готику Грэнка Вуда, пронизывают жизнь Сахарова. Он скромен в поступках, в поведении, в одежде и окружении. Накопленные им деньги, полученные за разработку оружия массового уничтожения и воспринимаемые им как «кровавые деньги», он отдал на исследования по борьбе с раком. Словно какой-нибудь ночной сторож, свободный от дежурства, он обычно ходил в своей скромной квартире в мешковатых брюках, поддерживаемых тонкими подтяжками, и в носках, не заботясь о том, чтобы переодеться при приходе гостей. Собираясь в театр, он, отдавая дань общественным условностям, надевал темно-серый костюм, белую или даже серую рабочую рубашку и невообразимый галстук-самовяз. Его квартира была так же непритязательна, как он сам. Она состояла из двух комнат и кухни, в которых он жил со своей второй женой Еленой, ее сыном и матерью. Когда приходили ранние посетители, постель убиралась, и скромная спальня превращалась в такую же скромную гостиную: поролоновый двуспальный диван-кровать на вытертом восточном ковре; пишущая машинка и старомодный патефон, стоящие возле застекленного книжного шкафа, забитого бумагами; кастрюля, привязанная к протекающей батарее под окном. Из-за тесноты в квартире лыжи хранились рядом с унитазом в крошечном туалете, а почти над головой висели коньки.

В первый раз, когда кто-то привел меня в квартиру Сахарова, мы застали в ней полный хаос — шел ремонт. С присущей русским гостеприимностью, коротко извинившись за беспорядок, Сахаров провел нас прямо на кухню, где стол с эмалевым покрытием был завален тарелками, чайными чашками и разномастными блюдцами. Андрей Дмитриевич, как обращаются к нему русские, пил несладкий чай, сдобренный для аромата ломтиками небольших твердых зеленых яблок.

— Это мой любимый чай, — заметил он в ответ на мой удивленный взгляд.

— Говорят, что господа пьют чай с лимоном, а кухарки с яблоками, — прокомментировала его жена. — Это — кухаркин чай.

Сахаров мягко убеждал меня попробовать его «кухаркин чай», что я и сделал. Одной чашки было достаточно. Следующую я пил уже с сахаром. Появилась пачка простого печенья, а затем небольшая коробка конфет «Ассорти», среди которых попадались и шоколадные. Все было очень просто. Вокруг маленького стола в тесноте сидело семь человек. В чисто русской манере гостей приобщили к обстановке так, чтобы они чувствовали себя как дома. Никто и не думал специально ради нас наводить порядок. И так было каждый раз, когда я бывал у Сахарова, начисто лишенного какой бы то ни было претенциозности. Но этот замкнутый, сдержанный и тихий человек был прям в своих чувствах. Несправедливость вызывала в нем возмущение, чужие страдания — быстрое и глубокое сочувствие, его действия и высказывания отличались наивной прямотой, без оглядки на последствия, хотя угрозы и преследования, которым подвергалась его семья, причиняли ему острую боль. На протяжении ряда лет власти всячески обыгрывали его наивный идеализм, пытаясь дискредитировать неортодоксальные взгляды ученого перед интеллектуалами. Партийные лекторы на закрытых лекциях для ученых высмеивали его как наивного оригинала, действующего из самых лучших побуждений, но безнадежно оторванного от реальности, мечтателя не от мира сего. В сентябре 1973 г. не проходило дня без того, чтобы советская печать не выступила с осуждениями Сахарова, подписанными ведущими советскими учеными и общественными деятелями. Создавалось впечатление, что нараставшая crescendo пропагандистская кампания готовит почву для заключения ученого в психиатрическую лечебницу, словно воскресали события, происшедшие с диссидентом XIX века биологом и философом Петром Чаадаевым, которого царь объявил сумасшедшим за его инакомыслие.

Мне приходилось слышать, как Сахаров, обладающий достаточным чувством юмора, чтобы посмеиваться над трагической ситуацией «пророка в своем отечестве», шутил по поводу того, что с ним обращаются как с полу святым, полупомешанным сектантом. Он трезво оценивал ограниченность и своего собственного влияния, и влияния созданного им в 1970 г. вместе с двумя другими физиками Комитета защиты прав человека и шутливо называл его «пиквикским клубом», намекая на беспомощность этого комитета. Некоторые жители Запада, встречавшиеся в Москве с Сахаровым, возвращались удивленные тем, что такое мощное государство, как Советский Союз, относится к Сахарову как к человеку, представляющему политическую угрозу. Некоторые откровенно недоумевали по поводу того, как такой мягкий человек мог навлечь на себя в 1973 г. гнев (хорошо организованный) советского общества. В этом недоумении сказывается недооценка силы сахаровских еретических взглядов и ревностности, с которой коммунистическая партия охраняет свою монополию на социальное мышление. Бросить вызов этой монополии, как сделал Сахаров, значит угрожать самим основам системы, поскольку, если принять, что в наше время инженеры и хозяйственники могут управлять экономикой, а администраторы и чиновники — руководить государством и дипломатией, не нуждаясь в идеологическом руководстве, существование партии лишается смысла, а ее власть — законности. Именно это вызывает столь яростную реакцию партии на сахаровскую идеологическую оппозицию.

Усиление с течением времени радикализма взглядов Сахарова, отражающее его растущий пессимизм в связи с невозможностью реформ внутри системы, обострило конфронтацию. Кроме того, значительное влияние на Сахарова оказала его вторая жена Елена Георгиевна Боннэр, активная диссидентка армяно-еврейского происхождения, мать которой провела 16 лет в лагерях. Елена Боннэр и Сахаров поженились в 1971 г., и страстность ее натуры частично передалась его инакомыслию. В 1968 г., будучи одним из крупнейших ученых государства, Сахаров начал выступать со своими личными протестами; первым из этих выступлений явилось написание меморандума, тщательно обоснованного философского документа, в котором ученый систематизировал свои доводы в пользу разрядки и большей интеллектуальной свободы. В меморандуме осуждались «мерзость сталинизма» и влияние неосталинистов, однако критика советских репрессий уравновешивалась критикой капитализма и американской политики и особенно подчеркивалась «глубоко социалистическая» точка зрения Сахарова. Тем не менее за этот меморандум Сахаров в 1968 г. был отстранен от атомных исследований. Однако его идеи получили широкое распространение, и его престиж высоко поднялся среди ученых-либералов, из среды которых он выдвинулся как наиболее отважный их представитель. Начиная с 1968 г., Сахаров многократно поднимал голос протеста против преследований диссидентов, помещаемых в психиатрические больницы; секретно осуждаемых и заключаемых в тюрьмы армян, выступающих за национальный сепаратизм; евреев, желающих эмигрировать; нонконформистских баптистов, преследуемых за то, что они дают своим детям религиозное воспитание. Он участвовал (за что был задержан милицией) в демонстрации протеста у ливанского посольства против убийства израильских спортсменов на Мюнхенских олимпийских играх в 1972 г. И за каких-нибудь 5 лет один из самых заслуженных ученых страны превратился в парию, но его осуждение советского общества становилось все более резким и приобретало все большую широту. «В общем я скептически отношусь к социализму», — заявил Сахаров в июле 1973 г. в интервью корреспонденту шведского радио Олле Стенгольму (это интервью послужило причиной изгнания Стенгольма из СССР и привело к открытию в прессе кампании против Сахарова). «Я не нахожу, что социализм внес что-либо новое в теоретическом плане или обеспечил лучший социальный порядок… Мы сталкиваемся с проблемами того же рода, что и капиталистический мир: преступность и отчуждение. Разница заключается в том, что наше общество представляет собой крайний случай с максимальным отсутствием свободы, максимальной идеологической жесткостью и — что является наиболее типичным — с максимальными претензиями на то, что оно является наилучшим обществом, хотя это безусловно не так», — говорил Сахаров. Ранее, в ряде заявлений, он выступал за широкие реформы, основой которых, по его мнению, должны были быть: система выборов с выдвижением нескольких кандидатов, создание газет и издательств, свободных от диктата партии и государства, децентрализация управления экономикой, развитие частного сектора обслуживания, отмена контроля партии над назначением на высшие должности и откровенное признание отрицательных аспектов советской жизни. Сахаров разоблачал хваленую советскую систему бесплатного образования и медицинской помощи как «экономическую иллюзию», основанную на мизерной оплате труда врачей и учителей, и крайне низкий уровень и образования, и медицинского обслуживания; он осуждал «губительное» влияние иерархической классовой структуры, при которой партийно-государственная элита пользуется «открытыми и скрытыми привилегиями», такими, как лучшие школы, клиники, специальные магазины и «система дополнительной зарплаты в специальных конвертах»; он протестовал против «милитаризации экономики», представляющей угрозу миру, так как «в СССР часть национального дохода, идущая на военные нужды, выше, чем в любой другой стране — более 40 %».