Хедрик Смит - Русские

В настоящее время КГБ и партия превратили стремление интеллигенции к поездкам за границу в одно из основных средств «удержания в узде» либеральных интеллектуалов. Я сам знаю несколько случаев, когда заграничные поездки поэтов и драматургов отменялись из-за того, что допущенные ими «ошибки» пришлись не по вкусу властям. Но иногда в разрешении на поездку отказывают без всяких объяснений, совсем, как в романе Кафки, что наводит на людей ужасный страх. «Самое худшее то, что при отказе вам никогда не говорят причины, — рассказывал занимающий высокий пост ученый, неоднократно посещавший зарубежные страны и потрясенный неожиданным отказом в разрешении на командировку в Польшу, — а если они и говорят что-нибудь, то это не имеет ничего общего с действительной причиной. Это ужасное чувство — знать, что вам не доверяют и не понимать причину, и не иметь возможности выяснить ее».

Как ни странно это может прозвучать для жителей Запада, искренне озабоченных тяжелыми испытаниями, выпавшими на долю многих эмигрирующих советских евреев, но если исходить из русской действительности, то именно евреи (при всей парадоксальности такого заявления) должны быть причислены к разряду привилегированных, так как они, будучи париями, смогли добиться того, что не удалось ни одной из этнических групп — осуществить право на выезд из Советского Союза на постоянное жительство за границу. Сами евреи получают своеобразное, проникнутое иронией удовлетворение, видя зависть прочих этнических групп и готовность, с которой русские, латыши, украинцы, грузины и прочие готовы породниться с ними (заключая браки), чтобы попасть за границу. Посмеиваясь над превратностями судьбы, которая на сей раз поставила в привилегированное положение евреев, активисты борьбы за еврейскую эмиграцию любят рассказывать анекдот об Абрамовиче, вызванном на беседу в ОВИР (отдел виз и регистраций, ведающий рассмотрением заявлений на выезд).

— Абрамович, — обращается к нему полковник, начальник ОВИРа, — у вас хорошая должность, вы профессор, почему же вы хотите уехать в Израиль?

— Это не я хочу, — отвечает, оправдываясь, Абрамович — это жена и дочь.

— Но, Абрамович, — настаивает полковник, — у вас прекрасная квартира, дача. Почему же вы все-таки хотите покинуть вашу социалистическую родину?

— Это не я хочу, а теща, — отвечает, пожимая плечами, Абрамович.

— Объясните все-таки, Абрамович, — просит его полковник, — вы ведь даже купили машину. Почему вы хотите расстаться с такой хорошей жизнью?

— Я уже объяснял вам, — упорствует Абрамович, — что не я хочу ехать, а тетка и кузины.

— Ну, хорошо, если вы не хотите ехать, так зачем вы подали заявление? — спрашивает полковник.

— Разве вы не понимаете, что я единственный еврей в семье, — отвечает Абрамович.

Исход евреев, их нееврейских родственников и «примазавшихся» был, несомненно, самым невероятным для России феноменом во время моего пребывания в Москве. В настоящее время люди стали воспринимать движение за эмиграцию как нечто, настолько само собой разумеющееся, что забыли, каким невероятным казался бы такой ход событий, скажем, в 1968 г. Но не только эмиграция 100 тыс. евреев в 1971–1974 гг. была совершенно непредсказуемым событием, абсолютно беспрецедентными в советской жизни были сопровождавшие ее выступления протеста. Это было удивительное зрелище — сидячая демонстрация молодых евреев на Центральном телеграфе, люди с желтыми звездами Давида на одежде и с плакатами: «Отпусти народ мой» в приемной Верховного Совета или у серого здания ЦК Партии. Своей поразившей Кремль безбоязненностью движение евреев за выезд создало иллюзию, будто Партия и КГБ, в конце концов, не так уж всемогущи. Разумеется, это было обусловлено не только решительностью сопротивления евреев, выступавших с четкой целью добиться права на эмиграцию и обладающих мощной, организованной поддержкой Запада, но и нежеланием брежневского руководства прибегнуть к откровенному террору сталинских времен, который мгновенно подавил бы движение за выезд. Кремль был поставлен перед дилеммой — разрешить евреям эмигрировать или предстать перед миром как полицейское государство именно в период разрядки. Тактика властей была жесткой, но они знали пределы.

Не стоит рассматривать здесь все колебания политики Кремля в этой связи — от жестокой (периода процессов над евреями-«похитителями» самолетов и другими, желающими эмигрировать, и требований выплаты перед выездом астрономических сумм за образование) до более либеральной (когда увеличивали число разрешений на выезд с целью смягчения обстановки перед приездом Никсона в Москву, поездкой Брежнева в Америку или принятием Конгрессом закона о торговле). Больше всего меня поразило то, что советское правительство пошло на столь несвойственный ему шаг, как попытка заключить сделку с сенатором Джексоном, добивавшимся твердых гарантий беспрепятственного выезда евреев в обмен на кредиты и более низкие ввозные пошлины на советские товары. Хотя Кремль имел массу административных лазеек для нарушения своих обязательств в случае заключения такого соглашения, сами по себе эти переговоры были большой уступкой. Теперь, оглядываясь назад, уже не испытываешь такого удивления тем, что Брежнев прервал переговоры; очевидно, он счел американские уступки слишком мизерными, а нежелательное разглашение этих частных переговоров — слишком унизительным.

Неохотно, ценой дорогостоящих проб и ошибок, советское руководство пришло к тому, что оно считало приемлемым для себя — сочетать запугивание в отдельных случаях с ограниченным разрешением эмиграции. Это, по-видимому, соответствует сложным и противоречивым целям советских руководителей — успокоить Запад, предотвратить серьезную «утечку мозгов», преградить путь общей тенденции к эмиграции, одновременно потихоньку избавиться от недовольных евреев-интеллектуалов и диссидентов и, применяя менее явные для внешнего мира репрессии на периферии — на Украине, в Литве, Армении и других местах, — дать понять прочим этническим группам, что случай с евреями является особым и на них не распространяется.

В конце концов, советские лидеры поняли, что Запад впечатляет больше общая статистика, чем то, что за ней стоит; что люди Запада испытают чувство гордости, узнав о выезде из СССР 100 тыс. евреев, и будут торжествовать, добившись, наконец, освобождения известных диссидентов, но этим людям Запада останется непонятным, что означало, например, для танцовщика Валерия Панова в течение двух лет мерить шагами свою крошечную ленинградскую квартиру, словно пантера в клетке, или для Евгения Левича, симпатичного черноволосого молодого астрофизика (которого потом приветствовали в Израиле), чистить уборные в гарнизоне Тикси (на сибирском побережье Ледовитого океана), куда его отправили, призвав в армию после подачи заявления на выезд. Зато для советских людей самым впечатляющим является «язык фактов» (как выразился один интеллектуал), оперирующий конкретными примерами. Поэтому танцовщики балета (как, впрочем, и я) хорошо запомнили, каково было Валерию Панову, а советские ученые были прекрасно осведомлены об участи Евгения Левича, как и о том, что его отец, Вениамин Левич — самый высокопоставленный из желающих уехать ученых — так и не выпущен до сих пор из СССР. И Кремль знает, что советские люди это помнят.