Хедрик Смит - Русские

Наибольшей привилегией является, конечно, назначение на работу за рубеж. Советские граждане, работающие за границей, получают специальный оклад, но 40 % его удерживается и выплачивается по возвращении в СССР в сертификатах, принимаемых в специальных валютных магазинах. Покупательная способность «сертификатного» рубля в таких магазинах в 4–8 раз выше, чем обычного. Это — существенный побудительный мотив для возвращения в Союз после работы за границей. Мне рассказывали об одном сотруднике информационного агентства «Новости», работавшем в Токио (возможно, он был агентом разведки, а служба была лишь прикрытием) и получавшем 1400 долларов в месяц, помимо сумм, выдаваемых ему на жизнь и другие расходы. Почти все эти деньги перечислялись в банк в сертификатных рублях. «При такой зарплате этот деятель зарабатывал по автомобилю каждый месяц», — образно высказался мой знакомый.

Даже несмотря на 40 %-ные отчисления, некоторые советские служащие умудряются все же приобрести столько, что после нескольких лет работы за границей, возвращаются домой с огромным количеством вещей. Пожилой московский писатель рассказал мне, что живет в одном доме с бывшим советским работником ООН, квартира которого забита американскими бытовыми приборами, включая даже унитаз в туалете, которым тот особенно гордился. Журналист, прежде аккредитованный в Нью-Йорке, демонстрировал моим знакомым дипломатам привезенные из Америки встроенную кухню Мейтаг, гостиную фирмы Лорд и Тэйлор, гардины с веселеньким рисунком в детской комнате.

Главное, конечно, заключается в том, чтобы стать пользующимся доверием должностным лицом или членом официальной делегации, для которых таможенный досмотр проходит молниеносно. В противном случае заграничные товары могут быть конфискованы. Мне приходилось проходить тщательную проверку багажа (на предмет обнаружения нелегально ввозимой советской валюты или иностранной литературы), и я наблюдал, как советские таможенники, особенно женщины, проверяют багаж пассажиров: с тщательностью крестьянок, простирывающих каждый сантиметр белья, они просматривают решительно все, ощупывая каждую вещь. Я был свидетелем того, как у пожилого загорелого рабочего, приехавшего из Болгарии, изъяли 10 жалких 50-граммовых мотков мохеровой шерсти (на черном рынке такой моток стоит 15 рублей). Таможенные чиновники не брезгают тем, чтобы присваивать пользующиеся спросом, вещи, вроде этой шерсти или журнала «Плейбой». Один из моих друзей однажды наблюдал, как два таможенника заметили у туриста запрещенный порнографический журнал. «Этот номер у нас есть?» — спросил один таможенник другого. Тот неуверенно пожал плечами. Журнал был на всякий случай отобран. Однако члены официальных делегаций обычно проходят таможню без всяких забот. Мой знакомый журналист, работающий в газете «Известия», рассказывал мне, что однажды возвращался с Запада с чемоданом, набитым контрабандной литературой: Солженицын, Пастернак, журнал «Плейбой» и т. п. Молодой таможенник спросил его и других журналистов-членов делегации, везут ли они какую-нибудь литературу.

— Нет, — уверенно ответил журналист из «Известий». — Никакой литературы у нас нет.

Остальные заявили то же самое.

— Правда? — спросил таможенник, понимающе улыбаясь. — Вы ведь журналисты, разве журналистам не нужна литература?

— Мы действительно журналисты, — ответил представитель «Известий», — и знаем, что разрешено, а что запрещено.

Запад издавна сохранял прелесть недосягаемого для образованных русских. Начало разрядки оживило их стремление увидеть его своими глазами. Жители Запада в последнее время были настолько поглощены острым ощущением развала своей экономики, что им и в голову не приходило, как жадно русские стремятся побывать в этих разваливающихся цитаделях капитализма и сколько труда и интриг им это стоит. Получение разрешения на поездку за границу — безразлично куда — достаточно для приведения советского гражданина в страшное возбуждение. Оно значительно сильнее, чем удовольствие, испытываемое жителями Запада при записи на групповую поездку, например, в Афины или на греческие острова, потому что это разрешение в неявной форме означает, что теперь вам позволены вещи, доступные лишь немногим. Одна писательница рассказывала мне: «Как только в Союзе писателей вам сообщают, что вы можете ехать в Аргентину, в этот момент для вас все меняется. Все в один голос повторяют: «О, вы едете в Аргентину, это прекрасно». И каждый говорит это с завистью. Это большое дело. Уже до поездки вы чувствуете себя словно парящим в воздухе». Писательница, которой предстояла эта поездка, сидела, лучезарно улыбаясь, будто ковер-самолет уже уносил ее в Аргентину.

Среди тех, кому побывать за границей не удалось, я чувствовал ненасытную жажду услышать о Западе от человека, живущего там. Интерес русских к Америке, например, намного превосходит интерес американцев к России, и отношение советских людей к этой стране представляет собой какую-то шизофреническую смесь любви и ненависти. Америка является для них одновременно соперником и образцом, единственной страной, с которой они вынуждены состязаться, единственным стоящим стандартом в мире. Они могут беспощадно ругать ее как грубую, загребающую деньги страну неприкрытого материализма, лишенную моральных ценностей или гражданской ответственности, но многие, особенно городская интеллигенция, с восторгом говорят об американской технологии, уровне производительности, комфорте, словом о недостижимой для России модерности американской жизни.

Мне неоднократно приходилось наблюдать, как русские мгновенно переходят при разговоре об Америке от одобрения к осуждению. В Братске я провел вечер в обществе Евгения Верещагина, скромного, подтянутого, боевого комсомольского руководителя, который рассказывал мне о своем посещении Америки в 1961 г. На него произвели большое впечатление автомобильные дороги страны, ее материальное благосостояние и теплое, дружеское отношение большинства людей. Однако воспоминания о теплых сердечных встречах с американскими летчиками, которых он знал во время войны, чередовались в его рассказе с осуждением капитализма, цинизма американских бизнесменов, намеренно выпускающих морально устарелые из-делил, и глупости американских рабочих, относящих себя к среднему классу, а не к пролетариату. Он поднял было тост за то, чтобы между Америкой и СССР никогда не было войны и чтобы наши дети никогда не воевали, но тут же поддел меня, заявив, что мои дети будут жить при коммунизме.

Верещагин не является типичным примером, поскольку он видел Запад собственными глазами. Неведение же большинства русских относительно действительных условий жизни Запада породило либо преувеличенное восхищение этой жизнью (как правило, среди интеллектуалов), либо обескураживающее, отдающее ограниченностью, чувство превосходства советской России (среди более простых людей).