Хедрик Смит - Русские

Другой деморализующий метод, исключительно успешно применяемый КГБ, заключается в том, что его агенты натравливают различные группы диссидентов друг на друга, играя при этом на естественном чувстве самозащиты, ибо диссиденты всегда должны быть настороже, опасаясь осведомителей. Я помню страдальческий взгляд одного писателя, когда он рассказывал мне, как КГБ распространило разросшуюся со скоростью раковой опухоли клевету, будто он — один из их агентов, чтобы отравить ему жизнь и разрушить его связи с друзьями. Полемика Сахаров—Солженицын—Медведев, хотя и возникшая без участия КГБ, приняла, к сожалению, настолько язвительный личный характер, что обострила отношения во все более суживающемся кругу диссидентов. Однако наиболее значительным и губительным по своим последствиям было дело Петра Якира, отец которого — один из ведущих генералов советской армии — был репрессирован и казнен Сталиным в 1937 г.

Будучи в то время четырнадцатилетним мальчиком, Якир был отправлен в лагерь, где провел 16 из своих 30 лет. В то время, когда я встретился с ним, ему было почти 50. Это был смелый, всегда лохматый, дружелюбный, сильно пьющий, озорной человек, чей резкий откровенный антисталинизм и бесстрашие сделали его крестным отцом молодых диссидентов. Для корреспондентов он стал важным каналом информации и источником получения выходящего дважды в месяц журнала «Хроника текущих событий» — основного органа диссидентов, представлявшего собой бесстрастную летопись их деятельности и репрессий против них. Несдержанность Якира, его бравада беспокоили многих более осторожных диссидентов, опасавшихся, что в его окружение проникли стукачи. К сожалению, они оказались правы.

В конце 1971 г. власти решили разгромить «Хронику» и сеть ее «корреспондентов» и распространителей. В середине 1972 г. их внимание сосредоточилось на Якире и его друге Викторе Красине — еще одном ветеране лагерей. Оба были арестованы, многие месяцы содержались в одиночном заключении и, в конце концов, были сломлены следователями настолько, что дали ложные показания о связи с антисоветскими эмигрантскими группировками за границей и впутали в это дело много других людей. Множество интеллектуалов в разных городах, пожалуй, не менее 200 человек, было допрошено, многим была устроена душераздирающая очная ставка с Якиром и Красиным, которые уговаривали их сознаться в поступках как действительно совершенных, так и вымышленных, потому что КГБ «уже все знает». Удар по моральному духу диссидентов был сокрушительным. Слишком многие считали Якира надежным и твердым, как скала, и были просто убиты тем, что он «раскололся», разочаровавшись не только в нем, но и потеряв всякую надежду на возможность совместными усилиями добиться либерализации советского общества.

«Это так больно — слишком больно, чтобы говорить об этом», — сокрушался один диссидент из Ленинграда. «С меня хватит, — сказал седой московский переводчик. — Этот процесс показал, что организации опасны как в политическом, так и в моральном отношении. В политическом — потому, что вас могут арестовать, в моральном — потому, что в организацию могут проникнуть предатели и разложить ее изнутри».

Парадоксально, но именно разрядка оказалась для органов госбезопасности подарком, свалившимся с неба, предоставив им возможность окончательно расправиться с диссидентами, слишком хорошо известными, чтобы их можно было репрессировать, не вызвав скандала, и слишком сильными духом, чтобы можно было превратить их в стукачей. Новым методом борьбы с ними стало изгнание. На самом деле, это была не совсем новая тактика. Ленин и его соратники подобным же образом избавлялись от известных, антикоммунистически настроенных интеллектуалов в послереволюционный период. В 1929 г. Сталин выдворил из страны своего соперника Троцкого. В 70-е годы первой жертве» этой тактики стал Солженицын. С чрезвычайной быстротой провернув всю операцию, советские власти депортировали его, избавившись таким способом от самого острого критика внутри страны. Как бы ни был обеспокоен Запад таким поворотом событий, он был бессилен вернуть Солженицына обратно, почувствовав вместе с тем облегчение, что жизненный путь писателя не кончился пулей в голову или ссылкой в Сибирь, где ему пришлось бы гнить остаток своих дней. Для Москвы высылка Солженицына явилась весьма успешной акцией. Уже через полгода, хотя книги его все еще оставались для недовольной интеллигенции не потерявшей остроту контрабандой, сам Солженицын стал гораздо менее ощутимой силой и в значительной степени утратил свое влияние.

Для многих на Западе осталось незамеченным, что этот метод был распространен на целую школу наиболее непокорных или откровенно выступающих интеллектуалов — все они, подобно Солженицыну, были выдворены на Запад; многие из них затерялись в потоке еврейских эмигрантов (хотя не все они были евреями): виолончелист Ростропович, поэт Иосиф Бродский; такие писатели, как Виктор Некрасов, Владимир Максимов и Анатолий Якобсон; сатирик и литературный критик Андрей Синявский; физик Валерий Челидзе; публицист Александр Янов; драматург и подпольный бард Александр Галич; известный филолог и друг Солженицына Ефим Эткинд и многие другие. Некоторых КГБ недвусмысленно предупредил о том, что если они не уедут на Запад, их ждет Сибирь, из которой им, заверченным бесконечной каруселью судов и приговоров, не вырваться.

Классическим примером применения новой тактики может служить дело Павла Литвинова. Внук сталинского министра иностранных дел Максима Литвинова, Павел — высокий, крепкий, похожий на ирландца молодой человек с располагающей улыбкой и непосредственной, простой манерой обращения, был сослан в убогую, далекую, расположенную в невероятно холодном климате деревню в Сибири, недалеко от границы с Манчжурией, как один из семи участников демонстрации протеста против советского вторжения в Чехословакию, состоявшейся 25 августа 1968 г. на Красной площади. Хотя Павел, получивший образование физика, попал в деревню, где в школе не было преподавателя физики, он тем не менее вынужден был работать чернорабочим в шахте, на добыче плавикового шпата. В 1972 г. Литвинов вернулся в Москву, но найти здесь постоянную работу оказалось для него невозможным, как и возобновить московскую прописку, хотя в столице проживала его жена и двое маленьких детей. Во время следствия по делу Якира Павла допрашивали, шантажировали, обещая работу и прописку в обмен на сотрудничество с КГБ. Он отказался. Каким-то образом ему удалось получить частные уроки по физике со студентами и переводы научной литературы с английского языка, а также восстановить московскую прописку. Но он снова был вовлечен в борьбу за права человека и опять неоднократно сталкивался с КГБ. События достигли апогея, когда вечером 5 декабря 1973 г. Павел направился на краткую, ежегодно проводимую на площади им. Пушкина стоячую демонстрацию членов Комитета борьбы за права человека. Не дойдя полквартала до площади, Павел был окружен четырьмя сотрудниками КГБ, которые приказали ему идти с ними. «Я не повиновался, — рассказывал мне Павел впоследствии, — и попросил их предъявить удостоверения. Они отказались. Возглавлявший группу невысокий плотный человек с широкими плечами и лицом боксера — неприятным лицом с приплюснутым носом — сказал мне: «Если не пойдешь с нами, будет драка и ты получишь 15 суток за хулиганство». Я решил пойти». Кагебешники отвели Павла в местное отделение милиции, где возглавлявший группу уединился с ним в маленькой комнате. Беседа длилась 20 минут. С оттенком юмора Павел называл агента с носом, как у мопса, «мой опекун», «мой крестный», потому что этот человек знал, по словам Литвинова, о нем все: его биографию, его личную жизнь, его семью. «По-видимому, меня поручили ему», — объяснил Павел.