Хедрик Смит - Русские

Я знал писателей, имена которых уже почти десять лет находились в черном списке. Эти люди держались только благодаря поддержке работающих жен или помощи друзей в писательском мире, которым удавалось время от времени протаскивать их работы в печать под чужим именем. Есть и еще одна категория людей, которых, хотя и не увольняют с работы, но их дальнейшее продвижение по службе или в науке прекращено. Это люди, единственная вина которых — сочувствие попавшим в беду. В качестве примера приведу историю Анатолия — талантливого, многообещающего, приятного тридцатилетнего физика, работавшего в Обнинске (приблизительно в 130 километрах от Москвы). В 1969 г. как член партии он написал письмо в райком партии г. Калуги с просьбой, изложенной в очень мягкой форме, пересмотреть дело двух научных сотрудников, его коллег, получивших строгие взыскания за несущественные политические прегрешения. Это было частное, конфиденциальное письмо, написанное в соответствии с уставом партии, согласно которому члены партии могут обращаться по разным вопросам в вышестоящие партийные органы. Люди, обладающие здравым политическим смыслом, понимают, конечно, что это лишь на бумаге, и воздерживаются от подобных обращений. Но совесть подсказывала Анатолию выступить в защиту своих друзей. Было созвано заседание Ученого совета института. Председатель Совета разъяснил остальным 32 членам, что письмо Анатолия показало его политическую незрелость, и рекомендовал понизить его в должности (как мне сказали, это была мера наказания, предложенная райкомом партии). И несмотря на то, что члены Совета любили Анатолия и ценили его способности как ученого, только один человек выступил в его защиту, задав вопрос, почему поднят такой шум по поводу столь выдержанного письма. Немедленно на смельчака обрушилось несколько коллег, обвиняя его в том, что он выступает против линии, предложенной председателем. Никто больше не решился выступить в защиту Анатолия. Провели тайное голосование. Все 33 члена Совета проголосовали за понижение в должности, включая и человека, вначале пытавшегося защитить Анатолия.

Я выслушал множество и других историй о коллективном утверждении санкций, когда каждый вопреки голосу собственной совести выполняет указания партии, не веря в соблюдение тайны голосования. Некоторые диссиденты называют такую поголовную покорность «нашим величайшим позором».

Никто из упомянутых мной трех человек — ни Петровский, ни искусствовед, ни Анатолий — не был убежденным диссидентом. Подобно многим другим, они относились к категории пассивно недовольных и лишь единожды, случайно, позволили себе выступить открыто. Во всех подобных случаях занесения в черный список, понижения в должности и экономического давления было достаточно, чтобы поставить людей на колени и запугать довольно большую часть советского общества, которая иначе была бы на стороне Сахарова и несомненно поддержала бы наметившуюся в конце 60-х годов тенденцию ко все более открытым дискуссиям и диссидентству. Однако в течение последних пяти лет клика, возглавляемая Брежневым, энергично повернула часы истории назад — брожение начала 60-х годов и большая активность середины 60-х сменились запуганностью, так как власти восстановили весьма эффективный контроль над этой аморфной, но имеющей большое значение частью интеллигенции.

В своей тактике по отношению к убежденным диссидентам режим стал значительно жестче и в то же время избегал крайностей. Некоторые диссиденты приписывали большую тонкость новой тактики Юрию Андропову, возглавившему органы госбезопасности в 1967 г., которого многие считают одним из самых умных членов Политбюро. Кроме того, и политика разрядки тоже диктовала необходимость в большей осторожности. Так, в моменты, требующие особой осмотрительности, например, перед визитом важного западного руководителя, в критический период переговоров между Западом и Востоком или перед поездкой Брежнева на Запад, власти старались избегать применения сокрушительных мер подавления инакомыслящих. В провинции, куда иностранные дипломаты и корреспонденты не допускались, аресты и суды продолжались без помех. Однако в Москве органы госбезопасности тщательно выбирали время проведения репрессий и хитро и осторожно делали различие между известными диссидентами, санкции против которых немедленно вызвали бы сочувствие и волну протеста на Западе, и менее значительными, малоизвестными людьми, расправа с которыми может пройти незамеченной, не вызвав опасности ухудшения атмосферы разрядки. Поэтому Сахаров и Солженицын избежали суровых приговоров, тогда как их друзьям пришлось намного хуже.

Я уже говорил о репрессиях, которым подверглись коллеги Сахарова. После высылки Солженицына из страны один из его друзей кибернетик Александр Горлов, случайно наткнувшийся на агентов КГБ, переворачивавших все вверх дном на даче Солженицына во время обыска в 1971 г., был бесцеремонно уволен с работы и на всю жизнь попал в черный список за один единственный поступок, совершенный из чувства дружбы. Значительно хуже обстояло дело с молодым болезненным человеком, архивным работником, Гавриилом Суперфином, который часть рабочего дня посвящал исполнению обязанностей личного секретаря Солженицына. Суперфина увезли в Орел, маленький провинциальный город, где в течение восьми месяцев содержали в одиночном заключении, и после отказа на суде от собственных показаний, которые у него вынудили во время бесконечных допросов, он был приговорен к семи годам заключения в лагерях с последующей ссылкой в Сибирь. И все это — за проступки, значительно менее серьезные, чем те, которые совершил сам Солженицын.

Подобных случаев множество, потому что советские власти с такой же неизменностью учитывают положение и известность диссидентов, с какой следят за неукоснительным соблюдением иерархии в собственном партийном и правительственном аппарате. Людям, имеющим международный престиж, сходят с рук такие поступки и заявления, которые оказались бы гибельными для диссидентов, не пользующихся известностью. Лидия Чуковская, воинствующая писательница, которую, в конце концов, все-таки исключили из Союза писателей за предоставление убежища Солженицыну и защиту Сахарова, неоднократно указывала на то, что «маленьких людей» в отдаленных городах судят и отправляют в заключение всего лишь за хранение некоторых из ее антисталинистских статей и документов протеста, тогда как она, находясь в какой-то степени под защитой своей известности и родственных связей, все еще на свободе. Такой преднамеренно двойственный подход не только приводит к изоляции наиболее известных диссидентов, но и заставляет их мучиться чувством вины за то, что другие, выступая в поддержку их идей, рискуют гораздо больше, чем они сами.