Хедрик Смит - Русские

Что касается механизации деревенского труда, то в советских фильмах и телевизионных выпусках новостей очень любят показывать новенькие тракторы или уборочные комбайны, движущиеся безупречно правильными колоннами по залитым солнцем полям пшеницы, колышущейся от ветра, или между прямыми рядами хлопчатника. Типичный герой художественных фильмов (часто это женщина в пестром платке) с тщательно выпачканной щекой и строго сжатыми губами, высунувшись из кабины трактора и как бы видя перед собой свою непреодолимую норму, заявляет: «Задание партии, Вася, невозможно выполнить после такой скверной погоды, но мы приняли соцобязательства перед Родиной и мы их выполним. Будь спокоен, выполним, во что бы то ни стало».

А когда мне приходилось проезжать мимо колхозных полей, я бывал обычно поражен тем, как много тяжелых сельскохозяйственных работ все еще выполняется вручную. Бесспорно, повышается уровень механизации, расширяются ирригационные системы, улучшаются методы механизированного ведения хозяйства. Однако перед моим мысленным взором постоянно встает картина, многократно мною виденная и потому неизгладимая: на темном унылом поле женщины в тяжелых ватниках и сапогах, согнувшись в три погибели, копают картошку или укладывают кочаны капусты на плоский прицеп. И единственным признаком механизации во всей этой сцене является трактор, который тащит нагруженный прицеп. Или в Средней Азии я, помню, видел, как дети двенадцати лет и меньше тащили холщовые мешки между рядами хлопчатника, вручную подбирая оставшийся после комбайна хлопок — примерно третью часть всего урожая. Эти картины дополнялись не только широко развернутыми осенними кампаниями по отправке горожан в колхозы и совхозы на уборку картофеля и других культур, но и время от времени появлявшимися в газетах жалобами. Одна из них сохранилась у меня в памяти. В 1975 г. несколько матерей из Туркмении писали в «Правду», что школы, где учатся их дети, были закрыты на 3 месяца, чтобы школьники могли помочь в уборке хлопка. Матери спрашивали, почему для этого понадобился столь долгий срок. «Правда», всегда готовая разнести руководителей колхозных МТС, — традиционный объект советской критики — откровенно ответила, что это произошло потому, что пятая часть сельскохозяйственной техники в Туркмении находилась в ремонте. Еще более поразило меня признание, сделанное в печати экономистом В. Кириченко, о том, что в 1970 г. более 80 % работ в социалистическом секторе сельского хозяйства производилось вручную [34] Цитируется по: Murray Feshbach and Stephen Rapawy, «Labor Constraints in the Five-Year Plan», Soviet Economic Prospects for the Seventies (Joint Economic Committee of Congress, Washington, 1973), p. 489. — поистине серьезная причина того, что в России процент населения, занятого в сельском хозяйстве, все еще в четыре-пять раз больше, чем в Америке.

Важнейшим препятствием на пути механизации колхозов является то обстоятельство, что наиболее знакомая с современной техникой часть колхозников — молодежь — покидает деревню. Пытаясь приостановить это бегство молодежи, председатели колхозов предлагают молодым самые лучшие должности, связанные с обслуживанием колхозной техники, и высокие заработки. Некоторые молодые люди и в самом деле остаются: я заметил, что на полях, где женщины копали картошку, на одиноком тракторе работал всегда тракторист-мужчина и, как правило, молодой. «С апреля по октябрь — в самое горячее время, — рассказывал мне совхозный бухгалтер Геннадий, — тракторист может заработать до 250 рублей в месяц, работая без выходных по 14–15 часов в день. Остальную часть года он зарабатывает по 80—100 рублей в месяц». Однако для молодых низкие доходы — не главная причина бегства в города. Основная причина — это скука, пустота деревенской жизни, подобная показанной в фильме «Табачная дорога», жизни, все развлечения в которой сводятся, например, к посиделкам на лавочке у зеленого забора, отгораживающего деревенскую молодежь от окружающего мира, да к провожанию глазами изредка проезжающих мимо легковушек или грузовиков. Американцам, у которых 100 миллионов собственных машин, в том числе небольшие грузовики и подержанные автомобили, принадлежащие фермерам, трудно понять чувство изолированности, испытываемое в русских деревнях. «Даже телефонная связь с внешним миром чрезвычайно затруднена, — рассказывал Геннадий, — в совхозе, в котором живет три-четыре тысячи человек могут быть лишь пять-шесть телефонов — в конторе центральной усадьбы или в домах руководящих работников. В деревушке, расположенной у проселочной дороги, может и совсем не быть телефона». (В 1970 г. в Советском Союзе было 11 млн. телефонов, тогда как в Америке 120 млн.) «В срочном случае, ночью, — продолжал Геннадий, — приходится будить кого-нибудь из совхозного правления, чтобы открыл контору для вызова «неотложной помощи»; к тому же телефонная сеть работает плохо, и машину приходится ждать часами».

Проблема передвижения еще более сложна. Зимой люди отрезаны от мира снежными заносами. Весной бурая грязь настолько глубока, что большой грузовик завязает в ней по оси, и всякое движение прекращается; исключение составляют лишь несколько главных дорог. Деревни, расположенные в стороне от дорог, в течение многих недель отрезаны от внешнего мира. Школьники не могут добраться до районных сельских школ. Передвижение затруднено даже в хорошую погоду. Проезжая по сельской местности, я бывал поражен видом множества людей, ожидающих автобуса под навесом на автобусной остановке или одиноко бредущих по открытой местности, отчаянно «голосуя». Те, которых мы подбирали, рассказывали, что автобусы ходят нерегулярно и ждать их приходится бесконечно долго. Александр Гинзбург, советский диссидент, сосланный в Тарусу, примерно в 145 км от Москвы, рассказывал мне, что оттуда фактически ходит лишь около половины числа автобусов, указанных в расписании, а если даже повезет с автобусом, то все равно дорога занимает уйму времени. «Мне, например, — сказал он, — понадобилось не менее трех часов, чтобы добраться с больным ребенком до Москвы к врачу (единственный районный педиатр был в отъезде)». От другой семьи, живущей в Москве, я слышал, что для поездки к друзьям в деревню в 242 км от Москвы они поднимались на заре, весь день ехали автобусами и радовались, если им удавалось добраться туда к обеду.

По-видимому, именно эта отрезанность от мира, ощущение заброшенности более, чем что-либо другое, заставляет молодежь покидать деревню. Мне вспоминается один солнечный осенний день в небольшом городке Пасанаури в Советской Грузии, примерно в 96 км от Тбилиси. Время мертвым грузом висело над этим городком, расположенным в горах Кавказа, как это бывает в американских Аппалачах. Деревенские старики собрались на похороны и стояли группами вдоль главной улицы, ведя досужие разговоры. Какой-то мальчишка бегал по улице, показывая соседям лису, попавшую в его капкан. Чья-то корова взобралась на ступеньки гостиницы Интуриста, организующей для иностранцев поездки в горы, и сторожу пришлось трижды отгонять от входа упрямое животное. В соседнем квартале женщины в темных платках копались в каком-то белье, продававшемся в уличном ларьке; некоторые рассматривали новую партию помятых алюминиевых кастрюль в местном универмаге. У одного из каменных домов я разговорился с молодым грузинским рабочим, парнем с квадратной челюстью, приехавшим из Тбилиси, куда он удрал некоторое время назад из этого городка. Там, в Тбилиси, на заводе он зарабатывает всего 135 долларов в месяц, тогда как его отец, плотник в Пасанаури, — вдвое больше, и официально, и налево. «Правда, — продолжал парень, — прочные каменные дома в Пасанаури, хотя и не имеют водопровода, просторнее государственных квартир в Тбилиси, и когда в Пасанаури, являющемся частью Солнечной Грузии, в садах и виноградниках поспевает обильный урожай фруктов и винограда, из которого приготовляют грузинские вина и коньяки, некоторые сельские жители могут заработать достаточно для покупки автомобиля. Зато на заводе, — сказал он, просветлев, — вы имеете дело с техникой, а здесь только со своими руками. В Тбилиси есть рестораны, девушки, разные развлечения. Тбилиси — современный город, а здесь нечего делать, и развлечений нет никаких», — нахмурился парень. Затем, поглядев пристально вверх, на голые деревья и длинные ряды гор, сверкающих по обе стороны долины, добавил: «Тут нет даже кинотеатра. Ничего. Здесь нечего делать, только охотиться и пить».