Игорь Шнуренко - Человек взломанный

Совсем немного осталось деятелей науки, подобных выдающемуся математику Роджеру Пенроузу — тех, кто всё еще пытается, по выражению Уильяма Теннисона, «бороться и искать, найти и не сдаваться». В России подобной яркой личностью был скончавшийся недавно физик и нобелевский лауреат Жорес Алферов.

Сегодня тех мыслителей, которые не разделяют общепринятый набор положений, быстро зачисляют в маргиналы. Но маргинализация сегодня гораздо страшнее, чем раньше — ведь власть, как писал Фуко, не имеет границ, сигнал о том, что кто-то мыслит нестандартно, быстро распространяется, его демонизация происходит автоматически и имеет самые сокрушительные последствия, сохраняясь в памяти системы навсегда.

Внутри своих узких областей ученые научились чувствовать свое место как обслуживающего персонала системы власти-знания. Идет своего рода обучение с подкреплением: тот, кто высовывается, уменьшает свой вес и автоматически вызывает на себя огонь. Часто такое происходит и в том случае, если ученый выходит за рамки своей области — хотя казалось бы, это контрпродуктивно, ведь прорывы происходят именно на стыке научных дисциплин. Но наука распалась на мало связанные друг с другом анклавы, в каждом из которых заправляет своя иерархия, заинтересованная в том, чтобы как можно дольше удерживать свое привилегированное положение. Она и удерживает его за счет допуска к ресурсам, за счет администрирования, которое поощряет конформизм и угадывание вкусов начальства.

Матрица знания-власти перестроила научное поле так, чтобы там не в принципе не могло появиться никакой угрозы для существующего порядка вещей. Администраторы матрицы, чья функция следить и наказывать за отступление от канонов, получают вознаграждение, таким образом, система работает как самообучающаяся нейросеть с подкреплением. При этом связь администрируемой науки с предметом собственно научного опыта и рефлексии становится все более слабой.

Особую проблему для глобальной науки как высокоприбыльного сетевого бизнеса создает философия с встроенной в нее возможностью обобщения, критики бизнес-науки с позиций онтологии. Философия способна к деконструкции матрицы власти-знания, и это прекрасно осознается операторами матрицы. Потому саму философию стараются сделать институтом, администрируемым так же как и все прочие институты бизнес-науки, а следовательно, частью цифрового Левиафана.

Философия сегодня воспринимается многими учеными как необязательная дисциплина, нужная лишь для получения некоего статуса в рамках системы. В результате ученые массы, которым нужен какой-то метод в исследованиях, допускают все более грубые эпистемологические и гносеологические ошибки. Их представления, с ростом специализации, становятся все примитивнее. Падение общего уровня владения философией миллионами ученых разных отраслей — важный фактор в широком распространении вульгарных идей тех, кто, например, отрицает сознание или реальность.

Делу не помогает самоотстранение философии от насущных научных проблем, особенно возникающих на перекрестке дисциплин, ее уход в «философию ради философии» — в историю философии, в деконструкторские игры, порождающие броские заголовки, в семиотические экзерсисы, которые часто не понимает никто за пределами узкого круга. Политические философы не понимают философов науки, философы науки — философских антропологов и так далее.

Язык философии становится все более герметическим, непонятным даже ученым из других дисциплин. Вместо того чтобы служить средством общения ученых, выработки общего контекста и общих подходов к познанию, язык, все больше их разобщает, используясь для различения «своих», для поддержания и выстраивания перегородок и иерархий, наподобие классовых или сословных иерархий в обществе. Эти процессы уже совсем скоро могут привести к созданию «языка философии» как частного случая «языка науки», полностью непроницаемого для посторонних — а следовательно, и к превращению философов в касту жрецов. Собственно, это уже происходит с аналитической философией или философией сознания.

Нельзя сказать, что никто не обращал внимания на проблему отрыва философии от научной и практической реальности. Философ-анархист Пол Фейерабенд, рассматривая как пример послевоенное поколение ученых-физиков, писал еще в 1969 году:

«Уход философии в собственную «профессиональную раковину» имел катастрофические последствия. Молодое поколение физиков, фейнманы, швингеры и тд, может быть, блестящи; может быть, они умнее своих предшественников, Бора, Эйнштейна, Шредингера, Больцмана, Маха и так далее. Но они нецивилизованные дикари, им не хватает философской глубины…».

Чтобы сделать, как предписывалось администраторами, строгую научную дисциплину из предмета, где нет накопления фактов или корпуса знаний, философам пришлось сделать упор на выработку консенсуса через создание иерархий. Отсюда один шаг до институциональной клановости, то есть положения, при котором вненаучные соображения оказываются определяющими. Таким образом, при отсутствии объединяющих аксиом, признаваемых всеми философами, и «десакрализации» философии каждое такое учреждение и даже каждый кружок может иметь свою собственную локальную философию.

Касается ли это только философии как некоего институционально оформленного научного направления или проблема стоит шире? Стоит присмотреться к тому, как кризис философии, вызванный ее «профессионализацией» и герметизацией внутри все более фрагментирующихся внутренних дискурсов, выбивает основу из-под наук как таковых. Ведь консенсус внутри каждого философского кружка уже не распространяется за его пределы; локальные философии недействительны вне пределов досягаемости соответствующих административных иерархий, и науки предоставлены сами себе в тех гносеологических и эпистемологических аспектах, в которых когда-то применялись принципы, разрабатываемые философией. А ведь каждой науке нужны ценности, методы познания и все то, что когда-то давала философия. Теперь философам вход на «чужую территорию» запрещен, и единственным критерием истины становится поиск консенсуса через борьбу иерархий. Таким образом, запускается описанный выше процесс фрагментации уже не только в философии, но в отдельных науках. Получается, что фрагментация науки приводит сначала к отделению философии, к ее герметизации и быстрой фрагментации, что неизбежно ведет к фрагментации уже внутри каждой науки как предмета.

Насколько фрагментированная наука может сохранить свой авторитет и влияние на общество? Фейерабенд писал не без сарказма о ее будущем: