Игорь Шнуренко - Человек взломанный

Новые власти, по большей части состоящие из перекрасившихся конформистов, переметнувшиеся на сторону победителя академики и журналисты начинают свое долгое расследование. Кто вы, доктор Хайдеггер? Шарлатан или нераскаявшийся нацист, тайный враг? Не следует ли заткнуть его раз и навсегда, чтобы яд его речей не смущал умы сейчас и в грядущем, которое еще кто знает, как обернется?

После войны Хайдеггер подлежал денацификации, и Арендт, надо отдать ей должное, свидетельствовала в его пользу — в отличие от философа Карла Ясперса, тоже коллеги Хайдеггера. В итоге его выгнали из университета как «последователя» нацистов и в течение шести лет ему было запрещено преподавать.

Именно в это время философ стал наездами бывать во Франции, где его идеи начали укореняться еще до войны. Там его считают одним из ведущих философов XX столетия, признается его решающее влияние на французский экзистенциализм.

Сочетание немецкой философии, построенной на преодолении почвы, крови и судьбы, с французской склонностью ставить под вопрос общепринятые иллюзии и все время искать альтернативы реальности, уже не раз запускало в ход мощнейшие процессы в человеческой истории. Достаточно вспомнить Маркса, философского отщепенца, маргинала, несмотря на свое блестящее образование и докторантуру в классической немецкой философии. Только переехав в Париж и напитавшись духом французского утопизма, он нашел себя и свои основные идеи о конкретных путях радикального изменения мира. Добавив, при помощи Энгельса, английского умения переводить отвлеченные идеи в практическое русло, Маркс действительно сумел сдвинуть мировую ось и запустил развитие мира по совершенно новой траектории.

Будучи разными, немецкий и французский подходы к мышлению и основным проблемам бытия лучше всего работают в присутствии друг друга, когда есть напряжение, образуемое разностью их потенциалов. Так, весьма плодотворной оказалась критика Декарта Лейбницем. Точным ударом философского скальпеля француз создал науку, отделив человеческое сознание от гигантской машины физической Вселенной. Немец мощным рывком, подкрепленным блестящей математикой и логикой, вернул сознание в мир, да так, что оно оказалось в глубине всех вещей. Тем самым сама европейская философия, вышедшая из хитона Платона, вернулась к истокам, и с тех пор так и продолжает осциллировать между природой и ее зеркальным отражением, между мыслью и наблюдением, между интуицией и числом, между Декартом и Лейбницем. Интересно, что английские философы всегда ощущали свой отрыв как от французов, так и от немцев

Идеи Хайдеггера также вполне развились во Франции, куда вместе с ними переехал и дух немецкой философии, которая была практически раздавлена второй мировой войной. Франция стала для философа духовным убежищем, а впоследствии и местом, где его идеи получили второе дыхание.

Но до конца жизни, да и после смерти философа пятно его сотрудничества с нацистами не было смыто. При этом факт его сотрудничества с гитлеровцами вовсю использовался для дискредитации наследия Хайдеггера его научными противниками, прежде всего теми англо-американцами, которые заложили основание современной аналитической философии. Здесь стоит привести имена двух «отрицателей сознания»: американского философа Ричарда Рорти, и английского логического позитивиста сэра Альфреда Айера. Айер, которого друзья и студенты называли «Фредди», был профессором логики в Оксфорде, а во время войны служил в британской разведке MI-6. Он оставил след в истории философии своим развитием идей Венского Кружка и прежде всего принципом верификации, который он выдвинул в своей книге «Язык, правда и логика». Книга эта вышла примерно в то самое время, когда Хайдеггер в своих лекциях говорил о «внутренней правде движения», имея в виду национал-социализм.

По мнению Айера, экзистенциальные концепции Хайдеггера совершенно не поддаются верификации через эмпирические доказательства или логический анализ, и поэтому должны быть отвергнуты. Он всегда считал взгляды Хайдеггера «ядовитым пятном на теле философской мысли».

Рассказывают такой случай из жизни Айера. Уже после своей отставки он читал лекции в Америке, в Бард Колледже в Ною-Йорке. Как-то раз его пригласили на вечеринку, которую устраивал модный дизайнер Фернандо Санчес. Профессор, которому тогда было 77 лет, увидел, как знаменитый профессиональный боксер Майк Тайсон грубо пристает к начинающей модели. Девушку звали Наоми Кэмпбелл. Айер подошел к боксеру и вступился за девушку. «Да ты знаешь, кто я такой? — прорычал боксер и прибавил непечатное слово. — Я чемпион мира в тяжелом весе». «А я бывший профессор логики, — сказал Айер. — Мы оба известны в наших областях, так что давайте поговорим как разумные люди». Тайсон опешил, и тут Наоми Кемпбелл выскользнула из его хватки и убежала.

Стремление к рациональности оставалось с Айером до конца жизни, хотя перед смертью он вдруг стал ставить некоторые свои убеждения под сомнение. Ему случилось пережить опыт клинической смерти, который он описал в своей статье «Что я увидел, когда умер». «Этот опыт слегка поколебал мое убеждение, что моя подлинная смерть будет настоящим концом меня, хотя я продолжаю надеяться на то, что так и будет». Через несколько дней он снова вернулся к этому вопросу в своих размышлениях, заметив со свойственной англичанам иронией, что «Я должен был сказать, что мой опыт ослабил не мою веру в то, что нет жизни после смерти, а скорее мое негибкое отношение к этой вере».

Если бы Хайдеггер, член НДСАП с 1933 года и Айер, председатель Британского гуманистического общества, встретились во время войны, это была бы, скорей всего, схватка врагов. Но перед смертью и тот, и другой дали волю сомнению — сомнению как способу выйти из оков того самого разума, которому они служили, хотя и каждый понимая это по-своему.

«Каждый гуманизм либо укоренен в метафизике, либо является почвой для оной», писал Хайдеггер в своем «Письме о гуманизме». Для логических позитивистов это звучало и звучит анафемой, но смог ли сэр Айер объяснить свои поступки, например, защиту модели от боксера, собственным рациональным интересом? Или все-таки в этом было что-то от стремления к некоему идеалу поведению и идеалу общества, основанного на таких идеалах?

Уже после войны, читая лекцию в Бремене, Хайдеггер сказал фразу, которую ему будут припоминать до конца жизни: «Сельское хозяйство сегодня — это моторизованная отрасль пищевой промышленности, по сути то же самое, что производство трупов в газовых камерах и концентрационных лагерях, то же самое что блокады и низведение через них целых стран к голоду, то же самое, что производство водородных бомб».