Игорь Шнуренко - Человек взломанный

Интересно, что практически то же самое говорит и пишет сегодня израильский философ и спикер Юваль Ной Харари. Вот что он написал в своей статье в газете «Гардиан», опубликованной в 2015 году: «Животные — главные жертвы истории, и обращение с прирученными животными на промышленных фермах — это, вероятно, худшее преступление в истории человечества. Движение человеческого прогресса усеяно трупами животных…Сельскохозяйственная революция создала совершенно новые типы страдания, которые лишь усиливались по мере того, как одно человеческое поколение сменяло другое…Изучение учеными животных сыграло ужасную роль в этой трагедии. Научное сообщество использовало свое растущее знание о животных для того, чтобы манипулировать их жизнями все более эффективно, поставив их на службу человеческим индустриям».

Харари развил эту мысль в книге Homo Deus, вышедшей в 2017 году: «Для Библии это совершенно в порядке вещей — уничтожить всех животных в наказание за грехи, в которых погряз Homo Sapiens , как будто скверное поведение людей сделало ненужными жирафов, пеликанов и божьих коровок. В Библии невозможен поворот событий, при котором Господь, раскаявшись, что сотворил человека, стер бы этого порочного примата с лица Земли и затем коротал вечность, любуясь мел кими проделками страусов, кенгуру и панд».

Харари много раз сравнивал убийства тех же цыплят на птицефабриках или свиней на мясокомбинатах с геноцидом, но, в отличие от Хайдеггера, никто не обвинял его в кощунстве, неуместных сравнениях и обелении нацизма.

В 1966 году Хайдеггер дал интервью двум ведущим немецким журналистам той поры, Рудольфу Аугштайну и Георгу Вольфу из журнала «Шпигель». В нем он согласился ответить на вопросы о своих политических взглядах в том случае, если интервью будет опубликовано посмертно. Оно и было опубликовано в этом журнале через десять лет.

Интересно, что Георг Вольф в году войны служил хаупт-штурмфюрером СД, то есть в эсэсовской контрразведке, и писал в «Шпигеле» статьи, безукоризненные с точки зрения нацистской расовой теории. После войны, с приходом американцев, он перестроился и стал служить новым хозяевам, как и вся западногерманская пресса.

В интервью Хайдеггер защищал свое сотрудничество с нацистами, говоря, что во-первых, этому просто не было альтернативы. Во-вторых, он пытался спасти университет и науку в целом от политизации: все-таки тому же Гуссерлю дали умереть своей смертью. Хайдеггер признал, что увидел в приходе нацистов знак пробуждения (Aufbruch), которое он предсказывал в своих работах, пробуждения страны, находившейся на грани национальной и социальной катастрофы, для совершенно нового подхода. Хайдеггер думал, что это только начало, первые шаги, за которыми последуют другие. Сегодня мы можем только спекулировать на тему того, возлагал ли он надежды на левое крыло штурмовиков, которые требовали более радикального социального поворота, или рассчитывал на то, что запущенный процесс приведет к появлению совершенно новых сил и новых идей. Его дневниковые записи в «Черных тетрадях» слишком туманны и абстрактны, чтобы можно было дать им однозначное толкование.

Так или иначе, Хайдеггер перестал верить в возможность нового поворота после кровавой «Ночи длинных ножей» летом 1934 года, когда нацисты вырезали руководство штурмовиков, в том числе Георга Штрассера и Эрнста Рёма. Речь, разумеется, шла о борьбе за власть между разными крыльями нацистов. Рём и Штрассер считали, что пора устраивать вторую революцию и перераспределить богатства страны в пользу низших слоев, в то время как Гитлер, которого поддерживала аристократия и крупная буржуазия, хотел наладить хорошие отношения с верхушкой армии.

Тем не менее, можно сравнить эту позицию Хайдеггера с определенными ожиданиями многих современных философов и историков в России. Эти люди ждут от элит осознания тупиковости сегодняшнего пути и необходимости нового поворота, при этом они готовы простить этим элитам как прежние грехи, так и возможные тоталитарные методы управления и насилие. Однако социальная сингулярность едва ли будет достигнута на путях сохранения богатств и власти за существующими сегодня элитами.

Распространенность в научной и инженерно-технической среде начала XXI века концепций, отрицающих сознание, выглядит, на первый взгляд, парадоксально.

Ведь человек с Нового времени осознал себя субъектом, творцом истории и хозяином природы. Мартин Хайдеггер писал о том, что весь мир с того времени воспринимается человеком как картина, предметно противопоставленная ему, поставленная перед ним. Мир как картина целиком переходит в сферу компетенции человека, оказывается в его распоряжении и только потому существует.

Даже сама физика шаг за шагом приобретает антропологические черты, при том что одним из главных предметов физики становится человек, исследование человека.

В конце XX века известные ученые и евангелисты трансгуманизма, такие как Рэй Курцвейл или Марвин Мински, стали предсказывать близкое наступление бессмертия и переход человечества под управление «сверхразума». От «Станете как боги» Эриха Фромма до «Homo Deus» Юваля Харари прошло, в сущности, не так много времени.

Футуролог Элфин Тоффлер провозгласил в конце 1970-х-на-чале 1980-х приход «Третьей волны», под которой подразумевалось полная и окончательная смерть идеологий и победа социально озабоченной, сознательной (стоит подчеркнуть это слово) технократии.

Технократы всегда нуждались в инвесторах, таким образом уже давно родился запрос на технооптимизм. В разные времена его мировоззренческое обоснование принимало разные формы, а в наше время пошло по самому простому пути. Этот путь — отрицать существование сознания или так его переопределить, чтобы проблема исчезла с глаз долой. Пытаются описать сознание как сумму когнитивных и поведенческих функции, как декартовскую машину, которую можно разобрать на части. В таком описании, через сумму частей, сознание перестает содержать нередуцируемый, метафизический аспект, и по сути перестает быть самим собой.

Интересно, что в 1920-30-е годы, во времена Бертрана Рассела и позитивистов, считалось, что физика никак не отрицает сознания. Более того, мыслители той поры активно работали над определением границ науки и прекрасно понимали, что сама наука — это форма познания, а следовательно, и сознания. Даже если пользоваться машинными аналогиями, нельзя описывать работу мотора автомобиля, при этом утверждая, что автомобиля не существует. В таком случае может идти речь о стендовой модели мотора, да и тут возникнет вопрос: а с какой целью мы описываем стендовую модель, зачем она нужна? Это чисто абстрактные входы и выходы, и некое устройство, висящие между ними в пустоте?