Герман Устинов - Смена эпох

Занимались по-прежнему только взрослые, и почти половина — женщины. Сначала они стеснялись, кутались в паранджу, отвечали на вопросы учительницы едва слышно. А сейчас — куда девалась первоначальная робость? Лица открытые, ясные. Говорят уверенно и смело. Да и в учении у них быстрые успехи, особенно в письме. Буковки в тетрадях одна к одной, как у самых старательных первоклассниц.

Зато у мужчин лучше идет арифметика. Считать они умели и раньше, каждый дехканин в своей семье и министр финансов, и министр внешней торговли. Так уж заведено в их семьях, где хозяйка веками не смела выходить за порог. «Женщина или в доме, или в могиле», — говорит старая пословица. Но теперь житейский опыт мужчин подкреплялся мудрыми арифметическими правилами, опирался на вершину начальной математики — таблицу умножения.

После каждого занятия пили чай и толковали о жизни. Мари рассказывала, как свершилась революция, чего хочет партия, кто мешает строить новое общество, какие у Афганистана друзья и враги, что нового в Кабуле, в стране и в мире. Дух и буква шагали рядом. Ученики с уважением и любовью смотрели на свою преподавательницу и никак не могли поверить, что она сама еще школьница…

Не забывала Мари и о детях кишлака. Трижды побывала в райкоме партии, а потом и в центральном комитете. Добилась, что с будущего учебного года в Калай-Вахеде наряду со школой для взрослых начнет действовать нормальная, детская. Пусть в приспособленном помещении, но уже с обычными учителями, профессионалами, а не добровольцами, как она.

…Минули весна, лето, осень. Пятьдесят ее питомцев — мужчин и женщин, девушек, подростков, стариков близились к окончанию своего первого университета. Четыре месяца осталось Мари до последних экзаменов в лицее. Хмурым и туманным декабрьским вечером возвращалась она с занятий домой. Где-то посреди между последним кишлачным дувалом и постом защитников революции узкая тропа ныряла в ложбину.

Незнакомый мужчина лет тридцати, чернобородый, в афганской накидке пату сидел на придорожном камне. Он ждал ее — Мари поняла это сразу и инстинктивно прижала к сердцу портфель с книжками. Незнакомец поднялся и вынул из складок пату пистолет. «Саг (собака)!» — сказал он лишь одно слово и выстрелил. Мари вскрикнула и упала без чувств.

Вернулось сознание не скоро, почти через неделю. Голова была неподъемной, по вискам били быстрые молоточки. Смутно, сквозь волны забытья различала она лица друзей и близких: плачущую мать, печально улыбающегося Азиза, озабоченную подружку Мину. Только через месяц ей рассказали, что рана была тяжелой, что она потеряла много крови и что врачи столичного госпиталя «Вазир Акбар-хан» сутками не отходили от ее постели.

Узнав, что лечение продлится еще три месяца, она подумала: а как же ее школа? Беспокоило, тревожило не одно лишь то, что ее питомцы останутся недоучками даже в простом, ликбезовском смысле. Плохо, что у них может угаснуть только что проснувшаяся уверенность в будущем, в новом деле.

И когда верная подруга Мина, как уже стало привычкой в эти дни, вновь заглянула к ней после уроков, Мари тихо сказала ей:

— Наверное, после всего случившегося моя просьба покажется тебе бессовестной… Но если бы ты решилась продолжить занятия в Калай-Вахеде…

Выпуск на курсах ликбеза в кишлаке состоялся в срок. Выздоровевшая Мари и Мина, три месяца руководившая кружком, с волнением наблюдали, как их ученики сдают экзамены городской комиссии. Никто не остался на «второй год». «Добротная работа, — лаконично оценил их 1руд председатель комиссии. — Везде бы так!»

Мари Эсматьяр закончила лицей с некоторым опозданием и в университет уже не попала. Ее взяли на работу в городской комитет Демократической организации женщин Афганистана, где мы и познакомились. Там она возглавляет отдел по ликвидации неграмотности. Под ее началом 975 кружков в Кабуле и его окрестностях, где преподают только женщины.

857 из них добровольцы ликбеза.

Гудит, кипит базар Герата, третьего во величине города Афганистана. Звонкие мальчишеские голоса нараспев расхваливают свежий дымящийся плов. Умело фехтует деревянным метром седобородый дуканщик, торгующий экзотическими восточными тканями. Вот в кабину грузовика укладывает какие-то свертки крепкий дядя лет сорока. Не из бедных — в простой, но добротной одежде, шелковой нарядной чалме. Один сверток выскальзывает из рук и падает на мостовую. Из развернувшейся мешковины пред очи всего честного народа выкатывается автомат. Дядя испуганно кидается к нему, но поздно. Его правое плечо тяжкой хваткой сжимает рослый молодой усач в сандалиях на босу ногу. Рядом с усачом вырастают двое его друзей. Они аккуратно заворачивают автомат в мешковину и вежливо просят его владельца пройти с ними в провинциальное управление ХА Да (служба безопасности).

Начальник управления товарищ Баки рассказывал мне о гератских новостях, когда в его кабинет ввели задержанного. «О, капитан Расул! — приветствовал он молодого усача, протянувшего ему автомат. — Да еще и с уловом!»

По афганскому обычаю, всем, в том числе и задержанному, подается чай, и начинается знакомство. Для начала мы внимательно рассматриваем автомат. Знакомая вещица! Кустарная пакистанская работа. Короткий ствол, чтобы было легче прятать под одеждой. Приклад испещрен зеленым орнаментом букв — контрреволюционные лозунги и призывы. Это оружие исламских муджахеддинов — «борцов за веру». На тыльной стороне приклада свежие и старые зарубки. Считаю их — восемнадцать. Восемнадцать чьих-то жизней…

— Чего только не купишь на гератском базаре, — вздыхает товарищ Баки. — Сколько отдали? — спрашивает он у владельца.

— Да что вы! — взволнованно всплескивает тот руками. — Я мирный крестьянин, зачем мне это! Наверное, кто-то подложил в кабину…

Капитан Расул подмигивает своим ребятам, и они скрываются за дверью.

— Ну, хорошо, — продолжает беседу Баки, будто не заметивший этого маневра. — Допустим, подложили. Но раз уж вы здесь, придется познакомиться поближе. Можете предъявить какие-либо документы?

Вместе с Расулом он внимательно разбирается в ворохе справок, квитанций и прочих бумаг, высыпанных на стол задержанным. Птичка оказалась непростая. Гулям Мухаюддин приехал в Герат из поселка Тургунди на собственном грузовике покупать новый трактор. В Тургунди у него сто гектаров земли, большое хозяйство, с десяток батраков. «Разве в их уезде не было земельной реформы?»— интересуюсь я.

— Была, — с готовностью отвечает дядя, — только после раздела земли все дехкане добровольно отдали мне полученные от государства участки обратно. Народ у нас верующий. Все знают, что коран чужое имущество брать запрещает…