Александр Горбачев - Не надо стесняться. История постсоветской поп-музыки в 169 песнях. 1991–2021 [litres]

Ладно. Я поработал над своими проектами, купил себе бас-гитару, новое кресло – и с чувством выполненного долга поехал к родителям в Харьков. И на следующий день раздается телефонный звонок от Вани: «Ромчик, ты где?» «В Харькове» – «Отлично. У нас просто через четыре дня корпоратив» (смеется). – «Ну вот. И как ты себе это представляешь?». Он говорит: «Слушай, у меня есть наработки школьные еще – мы можем их довести до ума». «Ну хорошо. Но это же надо писать, сводить, аранжировать. Это же сумасшедший объем работы. Ты это понимаешь?» – «Не, сейчас я возьму диджея, который будет барабанить». Я спрашиваю: «Ты уверен, что этот диджей умеет барабанить?» Ну и там был Pahatam, который, как выяснилось, барабанить не может.

В итоге мы забили для Пахи в плейбек достаточно примитивные партии – барабаны и бас. Он их комбинировал, я поверх этого фристайлил на гитаре, делал какие-то бэки, Ваня солировал. Средняя продолжительность песни была около семи минут, чтобы подрастянуть программу.

Так костяк ваш и сложился.

Да-да-да. У Пахи было много классной музычки – он создавал очень позитивный вайб в наших сессиях. У меня было больше всего опыта в плане музыкального продакшна. А у Ваньки было какое-то целостное видение. Но это, конечно, больше было похоже на какое-то бурное течение, которое нас куда-то несло. Наверное, как-то так делали молодые The Beatles – по-пацански и быстро.

Как получился «Стыцамэн», помните?

Была идея сделать что-то в стиле Nightcrawlers. Нашли тембры, я Пахе помог подобрать звуки ударных, из которых он начал что-то складывать. Мы поймали рифф баса, какой-то ритмический рисунок. Поймали вокальную мелодию… И все. Дальше ребята начали, как это называется, залипать в деталях: «Это сюда чуть вправо, а давай здесь бочечку уберем, а давай вернем». У меня закончились силы в какой-то момент, и я говорю: «Ладно, ребят – если что, я пошел спать, вы тут залипайте». Поспал часа три, проснулся, они говорят: «Как тут сохранять?». За это время они более или менее собрали форму, но главный их рывок был – вот эта пауза на первой доле и вот это «ы-ы». Квинтэссенция трех часов. Но это крутая штука, однозначно – она полтрека, в общем-то, делает.

Почему вы в итоге разошлись с Ваней?

Долгая работа и поиски звука на «Randorn» меня утомили, мы делали его почти два года. Я понял, что если я еще нырну сейчас в репетиции, в тур, для меня это будет очень жестко как для творческого человека, который привык писать много разной музыки. Да, песни классные; да, все круто. Но я честно скажу, я этот альбом смог по достоинству оценить через два года только – потому что я только тогда окончательно отошел от процесса его записи. Вы представьте, сколько раз я каждую песню слышал – в 50 вариантах? А Ваня еще хотел экспериментировать с разными ребятами по сведению. В итоге получилось, что чуть ли не каждый трек альбома сводил свой звукорежиссер. И все равно я был вынужден присутствовать на каждой из этих сессий – хотя бы на финальных каких-то стадиях, чтобы сохранить определенный концепт.

Плюс Ваня решил расширить состав музыкантов – а чем больше музыкантов, тем меньше импровизации. А для меня импровизация – это был тот глоток воздуха, ради которого хотелось выходить на сцену. Но это уже второстепенное; первостепенно было все-таки то, что я устал от этого музыкального материала. Паха и Лимонадный Джо периодически брали тайм-ауты в участии в записи – а я каждый день с этим всем возился.

Мне кажется, что после вашего ухода Дорн стал делать куда менее популярную по вектору музыку.

На самом деле у нас были полярно разные всегда с Ваней взгляды на музыку. Знаете, когда человек хочет конкретно что-то получить и получает, у него выделяется гормон дофамин, который дает удовлетворенность. А когда он идет, условно говоря, за кроссовками, а покупает себе охуенную шляпу, он приобретает счастье – потому что это внезапная какая-то штука. Понимаете? Мы когда собирались делать материал, каждый шел на студию с мыслью сделать две разные песни. На выходе мы получали третью – и вот она была самая классная и заряженная.

Вы теперь из Киева перебрались в Москву.

Да. Артисты хотели, чтобы я делал то же самое, что я делал для Вани, и ждали от этих песен, что они взорвут. Тот же Джиган хотел, чтобы я сделал второго «Стыцамэна». Камон, это Джиган! Ему нужно, очевидно, нечто другое. Вообще вопрос: зачем делать второго Дорна, Элджея, Джа Халиба? Это проблема нишевости – в России отсутствует нишевость. Знаете, какой подход у большинства музыкантов сейчас? «Вася, нефть пошла – тащи насос!» Собственно, это не только с кальян-рэпом в 2019-м случилось, так в 2017-м было и с джи-хаусом, который после «Грибов» пошел и был зацементирован «Розовым вином». А вот до этого все приходили ко мне делать фанк. Причем шли эстрадные певицы, которые пели прям шляпу шляпную. И говорили: «Рома, мы хотим делать фанк». «А ты умеешь петь фанк?» – «Ну конечно! А чего его там петь?» – «А ты послушай Джеймса Брауна – какую-нибудь песню, кроме “I Feel Good”, – и потом скажи, какую из этих песен ты можешь перепеть». – «Ой, я не знаю». Ну вот и ладно!

Вы же в последние годы еще и свои песни выпускать стали.

Я на самом деле сольные треки и в процессе нашего сотрудничества с Ваней выпускал. Но их немного было. Когда переехал в Москву, начал более серьезно к этому относиться. Но я не ставлю какой-то цели уехать в какой-то большой тур – или что-то такое. Я последние два года даже клипы не снимаю – я лучше эти силы на три новые песни потрачу.

Я не строю каких-то далеко идущих планов. Для меня органично то, что происходит сейчас. Вот вышла наша совместная EP с Ваней [ «Три хороших песни»]. Была пауза в пять лет, которая дала нам возможности каждому набрать в рюкзак камней, – сейчас мы можем их разбрасывать. У него камешки, условно, фиолетовые, у меня – зеленые. Мы можем выложить из этого красивую фреску. А когда у него были зеленые и у меня – зеленые, было просто бледное полотно, однотонное.

Биография Полины Гагариной – хождения по мукам российской поп-индустрии; впрочем, со счастливым концом. Девушка из музыкальной семьи, она провела детство в Греции, где ее мама танцевала в эстрадном балете, потом училась в Москве в музыкальном училище, потом в 15 лет пришла на «Фабрику звезд», где руководил Максим Фадеев, – и выиграла. Казалось бы, простор открыт, но дальше у Гагариной долго не ладилось. От Фадеева она ушла к Крутому, выпускала песни и альбомы, опять выигрывала в «Фабрике» (уже новой, сталкивавшей артистов из России и Украины), однако прорыва так и не происходило. Все изменилось, когда ей начал писать песни еще один продюсер-тяжеловес – Константин Меладзе: несколько лет сотрудничества с ним сделали из Гагариной звезду первой величины; второе место на «Евровидении», которое и в 2010-е продолжало оставаться важным эстрадным фетишем, закрепило этот статус.