Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

И вот Чезинский сегодня возвращается, чтобы отбить Бушулей обратно. Поздно вечером я зашел к старому полковнику Умеда. Он был помощником министра [М.] Тэраути и в Сибири находится всего два с половиной месяца. Он был в большом затруднении и не мог понять, каким образом можно взаимодействовать с такими странными военными. Он спросил меня:

– Скажите, пожалуйста, эти русские могут нас предать?

– Одерживайте победы, и они будут вам верны.

– Но как с ними работать?

– Да, вам не повезло ни с врагами, ни с друзьями. Нельзя быть уверенным ни в тех, ни в других. В качестве врага большевики самые надежные. Если солдаты Семенова будут настаивать на участии – мне это кажется невероятным, – примите их, но действуйте так, как будто их нет с вами. Не отводите им ролей в вашем плане. Ничего не приказывайте. Имея дело только со своими солдатами, пусть даже в малом числе, вы будете меньше рисковать их жизнями.

В подтверждение своих слов я поделился боевым опытом времен Корнилова, когда все задуманные операции не удавались из-за предательства казаков.

В сторону Бушулея. 19 октября 1919 г.

Наш поезд медленно тянется за поездом Чезинского, он стал как бы начальником нашего комбинированного эшелона. Полковник Умеда, подполковник Като и знаменосец Миано едут в моем вагоне. Они вместе со мной удивляются частым остановкам и медленному, словно бы неуверенному движению поездов. Опасаясь саботажа. Умеда посылает вооруженного солдата, чтобы тот прибавил машинисту рвения. Солдат возвращается и докладывает: «Русский командир приказал останавливать свой поезд, как только расстояние между нашими поездами становится больше 50 метров. Дорога извилистая, и офицеры, глядя в окно, не упускают наш поезд из вида».

Полковник Умеда пожал плечами и оставил все, как есть. В трех километрах от станции мы узнаем, что враг при нашем приближении сбежал. Чезинский отправляет в Бушулей разведчиков, но они не хотят идти по железнодорожному полотну. Двадцать человек направляются к холмам слева, сорок к холмам справа, те и другие будут примерно на километр выше станции. Прождав бесполезно час, полковник Умеда отправил своего лейтенанта с двумя солдатами на дрезине. Они вернулись через полчаса и сообщили, что путь свободен.

Бушулей. 19 октября 1919 г.

Противник бежал в сторону Адамской. Отряд разведчиков и рота пехоты отправляются этой ночью, чтобы гнать его дальше. На рассвете подполковник Като уходит с двумя ротами охранять саперов.

120 «красных» казаков, которые прогнали 200 казаков дружины Лисковского и 120 солдат Чезинского, – все из станицы Газимурская и поселка Адамский. Свой отряд они создали из стремления к независимости и желания отомстить за жестокости Семенова, но кочевая жизнь и общий раззор толкнули их к грабежам. При этом они не забыли свои первые побудительные мотивы и ссылаются на них, оправдывая свои действия. Они забрали у жителей Бушулея, у бедняков в том числе, последние шапки, сапоги, полушубки. В кооперативной лавке на железнодорожной станции, которая одна практически снабжает весь этот бесхлебный район хлебом, забрали всю муку (197 пудов), оставленную офицерами Семенова.

Однако сиротский дом, куда они явились, собираясь ограбить и его, они не тронули, поглядев на тщедушных обитателей. Я сам видел нетронутые риги с зерном. Директор сиротского дома, назначенный еще при царизме, продолжает работать при любых правительствах, какие сменяют друг друга как в России, так и в этой деревне, не стал брать муку, которую ему предложили казаки.

Бушулей, 19 октября 1919 г.

Не желая рисковать своим вагоном при встречах, которые мы ждали завтра, я отправил его в Куэнгу, а сам вместе с русским солдатом, которого атаман Семенов предоставил в мое распоряжение, занял место в вагоне 3-го класса вместе с японскими офицерами.

Потрясающий контраст представляют образ жизни одних союзников, включая чехов, которые устраиваются у себя в вагонах не только с удобствами, но и с роскошью, и образ жизни других: офицеры-японцы живут предельно просто, сурово, без всяких удобств. Из вагона убраны все скамьи. Мы лежим на полу, друг напротив друга, по всей длине вагона на одеялах, которые японские власти щедро поставляют своим военным без различия чинов. Личные вещи запрещены. У этих офицеров, людей иногда богатых и знатных, нет ничего, что хотя бы отдаленно напоминало о роскоши. Я вспоминаю о своем посещении генерала [Х.] Хосоно, командующего бригадой, в Маньчжурии. Гостиничный номер, где меня принял старый военный, сверкал чистотой, у генерала в качестве вещей был маленький чемоданчик, его туалетные принадлежности ничем не отличались от солдатских. Он был настоящим самураем и ходил вместе со своими подчиненными в разведку.

В нашем вагоне денщики спят у нас в ногах, по соседству с всегда раскаленной из-за сибирских холодов печкой. Они то и дело ставят на печку то котелок, то чайник, то кастрюлю, где варится все то же мясо и консервированные овощи. Офицеры и солдаты едят одно и то же, готовя еду совершенно одинаково в одинаковых алюминиевых котелках.

Отношения между солдатами и командирами изумили меня сердечностью и простотой. Самое удивительное в прославленной японской дисциплине то, что она действует без шума и усилий. Солдат, входя, совершает церемониальный поклон и, уходя, точно такой же. С офицером он говорит своеобразным искусственным голосом, нарочитым басом, что выглядит очень странно у молодых людей. Эта манера говорить, вытянув шею, голосом, выходящим из глубины горла, четко артикулируя звуки, которую застенчивые японские крестьяне осваивают на службе очень быстро, идет от самураев, она была принята еще в те времена, когда военным искусством занимались с утра и до вечера тысячи людей.

Офицер отдает приказы, никогда не повышая голоса, солдат, молча, вникает в приказ и благоговейно его исполняет. Поразительный контраст с русской армией, где врожденный у крестьян дух непокорности выбивали при царизме палками, но как только началась революция, он смел всю армейскую табель о рангах.

В Японии верность начальнику век за веком числится среди главных добродетелей. Удивительное послушание солдат – это подготовка к неслыханным жертвам в исполнении долга, что общественная мораль вменяет в обязанность каждому. На протяжении тысячи лет нацию формировали феодальные идеалы, сплавляя практику с вековыми традициями, выковывая общность интересов у разных слоев, объединяя людей перед смертельной опасностью, никакая демократия никогда не спаяет так общество. В Японии воинский дух, унаследованный от феодализма, пронизывает всю армию, как солдат, так и офицеров. Их серьезность и безупречное поведение контрастируют с расхлябанностью, что порой можно наблюдать в других иностранных корпусах. Не подумайте, однако, что солдаты, безоговорочно послушные офицерам, сдержанные и безупречные на улицах, не что иное, как рабы. Нет, они необыкновенно горды, словно служат самому императору. Любой японец готов пресечь малейшую невежливость по отношению к нему, каких немало допускают некоторые иностранцы. Японцы отличаются от них более древней и глубокой культурой. И если они меня приняли и даже с сердечностью, то потому, что увидели мои добрые отношения с их офицерами и мое уважение к их порядкам.