Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

– Перекуйте мечи на орала, – воскликнул он. – Вернитесь к возделыванию полей, растите оливы и лавр у вас в саду, примиритесь с Господом и вашими врагами.

Парфенов смотрел на священника злобно, братья Лишманы насмешливо. Его прерывали криками и шумом. Священник хотел продолжать, но голос у него прервался, и он больше ничего не сказал. Зато раздался голос Парфенова:

– Глупостей вы тут наговорили. Мы будем воевать с капиталистами, мы разрушим дворцы, повесим царей, расстреляем буржуев и т. д., и т. д.

В Сибири царит хаос, характерный для переходных времен. От старого режима в каждом человеке сохранились привычки. Всем хочется в новом режиме разглядеть скелет старого привычного для них порядка. Есть центральное правительство с представителями во всех провинциях и районах, повсюду есть военные гарнизоны, есть депутаты от сообществ населения. Но все эти организации и сообщества не более чем фикция.

На деле царит анархия, порождая злоупотребление силой. Центральное правительство, которому противостоят местные органы, не имеет никакой власти на местах. Офицеры, привычно сохраняя внешние манеры, делают что хотят. Земств никто не слушает. Зверская власть сабель не знает предела. Сформировался новый класс офицеров, чья причастность к благородному военному искусству обернулась партизанщиной и кровавыми расправами, невыносимыми для любого честного человека.

Офицеры царского режима, которых революция швырнула в это адское пекло, ничем не связаны с сибирскими народностями. Они чужаки на этой территории, но делают вид, будто пытаются оживить выдохшиеся политические идеи. Но они не Муравьевы, не Пржевальские, не Семеновы-Тян-Шанские [397] – гении русского народа, великие колонизаторы, они завоеватели, не имеющие политических взглядов, силой навязывающие свою временную власть, и их воспринимают как соперников, на равных.

Сабельные царства породили опасное явление – бронепоезда, крепости на колесах, их владельцы – полновластные сеньоры, они творят скорые суд и расправу, а главное – собирают дань. И оправдывая их бесчеловечные жестокости, о них слагают песни. Вот, что поют, например, приверженцы Семенова:

Молодой человек, полковник Степанов, соратник атамана в начале его сибирской деятельности, командовал «дивизией бронепоездов», сделав ее орудием мести. Но действовал он с излишней жестокостью. Показательное наказание большевика или комиссара, взятого с оружием в руках, или подстрекателя, пойманного с поличным, будет понятно людям, о которых известно, что им не до благородства. В страшных расправах гражданских войн есть некая справедливость, какую чувствует и принимает народная душа. Но важно, чтобы закон «око за око» действительно был основан на справедливости, чтобы это находило отклик в общественном мнении, чтобы жестокость была в какой-то мере оправдана заботой об общественном благе. Наказания могут быть публичными, но должны оставаться исключением, осуществляться с чувством меры и осторожностью. Здесь все было наоборот.

Квартира штаба бронепоездов, станция Адриановка, на протяжении года была местом жестоких и бессмысленных репрессий. Я ограничусь в качестве примера свидетельством русского офицера, поручика N, принадлежащего к отряду Андриановки.

В июле 1919 г. со стороны Верхнеудинска следовал эшелон, где находились 348 гражданских лиц, среди которых было много женщин и детей 15–16 лет. Все они были арестованы по весьма туманным причинам и отправлены в Читу, где не знали, что с ними делать, и отправили в Адриановку, где никогда не медлили с эффективными решениями. Полковник Степанов, как сказал мой собеседник, не располагая достаточными средствами для того, чтобы прокормить эту многочисленную «компанию», сел вместе с полковником Поповым и казаками гарнизона в Макеевке в бронепоезд «Семеновец» и направил эшелон к месту расстрелов Тарская падь, в трех километрах от станции. Несчастные пассажиры, которых выгнали из поезда казаки, побежали, спасая свои жизни, но были расстреляны из пулеметов. Спустя полчаса бронепоезд и эшелон вернулись в Адриановку, чтобы пропустить экспресс, идущий из Омска, затем они вновь вернулись в Тарскую Падь и завершили зверство.

В тот же вечер казаки продавали окровавленную одежду убитых.

Подобные бессмысленные кошмары совершались немногими и подвергались суровому осуждению офицеров, сдержанных и трезвомыслящих. К несчастью, полковники Степанов, Попов, [Э. Г.] Фрейберг и [Н.] Аппарович, командиры Сидоров и Скрябин, поручик Меров и им подобные получили от атамана неограниченную власть. Доктора Зимин и Тишинов, поручик Манчуров смели возражать против казней в Адриановке и были расстреляны как пособники большевиков.

Подобные чудовища не были людьми. Помощник командира Скрябин в журнале, предназначенном для экипажей бронепоездов, опубликовал статью, в которой давал советы неопытным офицерам, как завлекать честных женщин к ним в поезда, а потом использовать их доверчивость. Я видел эту статью собственными глазами, она подписана «Петька, орлиный глаз» – псевдоним Скрябина. Я имею также свидетельства, подтверждающие, что Скрябин – молодой человек из хорошей семьи с манерами, которые восхищали женщин, и его приятели пользовались его методами для совращения жен, сестер и невест своих товарищей. Я сначала не понял, почему эти молодчики именуют свою методу итальянской. Но затем вспомнил кое-какие эпизоды из «Мемуаров» Казановы, наверное, единственного литературного произведения, прочитанного этими дикарями.

В скобках прибавлю, что офицерам [И. П.] Калмыкова тоже можно вменить в вину безотчетно совершенные преступления. В ноябре 1918 г. они расстреляли доктора-шведа, представителя шведского Красного Креста в Хабаровске, фамилии его я не смог найти. Он занимался военнопленными в приморской полосе, вызывал какое-то мелкое недовольство и был арестован по смехотворному обвинению: будто бы намеревался распространять тиф среди населения. В декабре 1918 г., когда я проезжал через Владивосток, мне показали вещественные доказательства его вины: тюбики с вакциной против тифозной горячки.

Зилово, 22 октября 1919 г.

Экипажи бронепоездов добывали «реквизициями» провиант, которым не снабжала их Чита. Офицеры, не чувствуя над собой никакого контроля, нередко поддавались искушению обогатиться за счет местного населения. Мой друг Седякин, предводитель районной земской управы, бывший офицер, антибольшевик si quis alius [398], показал мне сегодня депешу, которую отправляет атаману: «В подтверждение депеши, отправленной беженцами (NB: горожане, убежавшие при приближении большевиков), прошу срочно приказать солдатам вернуть муку, одежду и прочие вещи. Войска не признают местной власти. Уже месяц они кормятся за счет крестьян, не платя ни копейки, что может снова вызвать недовольство. Прошу дать распоряжение о расследовании с представителями от правительства.