Лодевейк Грондейс - Война в России и Сибири

Председатель земской управы

Подпись: Седякин » [399].

Чтобы лучше понять, какой вред приносили бесноватые с бронепоездов своему делу [400], достаточно вспомнить факт, характерный для всех гражданских войн: за исключением двух воюющих между собой маленьких групп, большинство людей нейтральны, ждут восстановления порядка и подчиняются победителю текущего момента. И это большинство – все те, кто завтра обеспечит своей родине восстановление хозяйства, кто занимается интеллектуальной и духовной работой в государстве.

Разум подсказывает, что именно их нужно оберегать и привлекать на свою сторону [401]. Офицеры Семенова, напротив, взяли за правило карать население деревень, в которых побывали красные, за «сотрудничество» с врагом. И вот тому пример.

10 сентября 1919 г., после бегства белого гарнизона, человек сорок красных вошли в деревню Зилово. Неделю спустя они ушли, испугавшись японцев. Сотня бедняков ушла вместе с красными; остальные, довольные их уходом, приготовились встречать победителей. Японские войска вошли в деревню 18 сентября. Бронепоезд «Мститель», которым командовали полковники Степанов и Попов и штабс-капитан Скрябин, прибыл на следующий день. Депутация, которая пришла к ним с хлебом и солью, была арестована и несколько дней спустя расстреляна вместе с другими жителями деревни, всего 10 или 12 человек. Мои беседы с русскими и японскими властями убедили меня, что речь идет о факте варварского убийства, совершенно бессмысленного [402].

Кроме того, были семеновцы, творившие в своих бронированных крепостях надругательства над молодыми женщинами, которых арестовывали вечером под любым предлогом.

– Ты по улице ходила с комиссаром.

– Ты им пришивала красные кокарды.

– Ты чинила им одежду.

– Ты с ними спала.

Женщины стыдились сказать, что с ними делали (я пробовал расспросить дважды), их молчание поощряет игры белогвардейцев. Молодой девушке в Нерчинске, помощник командира Скрябин сказал: «Слово скажешь, под землей найдем!».

Документ, который представлен ниже, был написан и подписан в моем присутствии женщиной по фамилии Довгаль, она давняя и хорошая знакомая Седякина. Я привожу это страшное свидетельство, не меняя ни слова.

«Первая нижеподписавшаяся, Домна Алексеевна Довгаль, сообщает в присутствии двух других нижеподписавшихся, Василия Михайловича Седякина, бывшего офицера русской армии и председателя земской управы Зилово, и капитана Лодевейка Германовича Грондейса, следующее:

“Мой муж был арестован местной милицией деревни Зилово 8 октября 1918 г. и приговорен к одиннадцати месяцам тюрьмы за то, что его забрали в красную банду, которую он сопровождал, безоружный. У меня шестеро детей, один из них закончил гимназию. После ареста мужа жить мне стало очень тяжело, и двое из моих детей не смогли продолжать учиться в гимназии.

19 сентября 1919 г. двадцать человек большевиков под командованием грозного командира Парфенова вошли в Зилово, все сельчане вышли к ним с хлебом. Большевики принесли мне материю и велели шить им одежду. Я повиновалась, как все остальные женщины, которых определили на эту работу.

18 сентября вошел авангард казаков и японские войска, на следующий день приехал бронепоезд “Мститель”, чтобы совершить аресты. Имена всех, кто работал на большевиков, были сообщены офицерам Семенова.

Во второй половине дня 19-го моя дочь 19 лет была арестована вместе с двумя другими девушками. Одна из них, мадемуазель Седякина, дочь второго нижеподписавшегося, была вскоре освобождена по просьбе матери. В отношении двух других разгорелся яростный спор между двумя офицерами, один из которых хотел их задержать в вагоне, но их все-таки отпустили с приказанием прийти в 8 часов на следующее утро. Но в 11 часов ночи к нам вошли два солдата, чтобы вести мою дочь в поезд. По счастливой случайности вышло так, что один из солдат, по фамилии Солдатенко, был товарищем моего сына по гимназии и знал мою дочь. Ему стало стыдно исполнять приказ, и он ушел, чтобы арестовать каких-то других девушек.

Для арестов семеновцы пользовались различными предлогами, например, обвиняли девушек в прогулках с красными. В случае моей дочери и дочери Сидякина – это ложь.

20 сентября в 10 часов утра два солдата пришли, чтобы арестовать меня, обвинив в краже у доктора Максимова материи, той, что большевики принесли мне для шитья одежды. По дороге я потеряла сознание, и остаток пути меня поддерживали солдаты. В поезде фельдшер Трибус оказал мне медицинскую помощь в купе проводника в вагоне 3-го класса. Когда мое состояние немного улучшилось, меня втолкнули в другое купе, где сидели еще трое: Маруся… 25 лет, и две девчонки – служанка доктора Максимова, 14 лет, и служанка привокзального буфета, ей 15 или 16 лет.

Вскоре вошел офицер заурядной внешности, небольшого роста, блондин, лицо и голова бритые. Он посмотрел на нас, увидев меня, сморщился и вышел. Тут же вошел солдат, увел девочку постарше и приказал Марусе дожидаться в кабинете Трибуса, где мне была оказана помощь.

Примерно через полчаса я услышала следующий разговор между солдатами:

– Капитан мне тоже позволил.

– С какой?

– С этой. (Он показал на кабинет Трибуса)

Они пошептались, потом первый сказал:

– А шлюх этих после того, как их… хорошенько, я сам всех и расстреляю.

Второй сказал:

– Я после тебя.

Четвертый солдат возразил:

– Вот уж нет! Ты ж болеешь!

Разгорелся спор. В конце концов солдату пообещали:

– Ладно. Ты тоже, только после всех.

Девочка вернулась, бледная, вся в слезах. Офицер заперся с ней и с молодой женщиной в кабинете Трибуса, где та ждала. Оставался там примерно пятнадцать минут, потом ушел. Солдаты повеселели и оживились. Трибус вытолкнул меня в соседнее помещение и запер между ними двери. Около десятка солдат побывали у этих девушек. Стали подходить еще и еще. Они хотели войти немедленно, но их оттолкнули те, кто уже там побывали.

Я услышала крики одной из девочек, возможно, самой маленькой:

– Не смей! Не трогай меня!

А потом стоны и рыданье. Послышалось: “Замолчи!” и все черные слова, какие любят русские солдаты. Потом девочка замолчала, и я уже больше женских голосов не слышала.

Вскоре солдат с довольным видом вышел из первого купе и крикнул тем, кто сидел во втором (где находилась и я): “Можете все идти, если нет болячки на…” И один за другим, они пошли, крича первым поторопиться. Как-то дверь распахнулась, и я увидела, что часть купе, где находились девушки, отгорожена занавеской. Солдат заглянул с улицы и спросил:

– Что здесь происходит?

На него смотрели, молча, и смеялись.

– А, понял, маленький публичный дом!